Кинжал Медичи - страница 23

Антония рассмеялась.

— Угол Пятьдесят пятой и Седьмой авеню. Суп с клецками из мацы…

— Неужели? — воскликнул я. — Вы тоже бывали в «Карнеги Дели» и ели мясной бульон?

— С огромными клецками из мацы, — сказала она, показывая размер руками. — Они были замечательные.

— Конечно, замечательные.

— Да, но это все в прошлом. — Она неожиданно всхлипнула.

Я поднялся, сделал шаг к ней, но она жестом приказала остановиться. Проговорила сквозь слезы:

— Вон как у вас торчат пистолеты. И этот идиотский кинжал… Мне кажется, я больше никогда не буду жить нормально. Все время придется скрываться, прятаться. — Ее плечи затряслись.

Я подошел. Она хлюпнула носом, вытерла глаза, схватила мою руку. Меня как будто ударило током. Очень хотелось поцеловать, утешить. Но вместо этого я напряженно произнес:

— Мне тоже это все не нравится.

— Но я видела ваше лицо, когда вы разговаривали по рации с этим Теччи. И когда надевали портупею с пистолетами. Ваши глаза… в них была такая решимость идти до конца. Вас трудно понять.

— Неужели?

Она вытерла глаза, высморкалась.

— Да. Реб, в вас есть что-то такое неуловимое. У меня интуиция. Я смотрю на картину и вижу каждый нюанс. Как будто стояла рядом с художником, когда он ее писал. Накладывал мазок за мазком. А вы… у вас очень сложная, многоструктурная фактура, трудная для анализа. Одно лишь ясно — вы особенный.

Антония несмело улыбнулась.

Я хотел что-то сказать, раскрыл рот, но не смог выговорить ни слова. И направился в ванную.

— Куда вы? — спросила она.

Я не ответил. Вошел, открыл оба крана, уперся руками в края раковины, наклонился к великолепному зеркалу. Оттуда на меня смотрел я, с двумя полуавтоматическими пистолетами под мышками.

Но на этот раз не жужжали камеры, и реквизит был настоящий.

Я закрыл глаза. Неожиданно вспомнился поход в Белые горы в Нью-Хэмпшире вместе в родителями 4 июля 1976 года. Мне было тогда семь лет, а Соединенным Штатам исполнилось двести. День был очень жаркий.

Мы поднимались по крутому склону с рюкзаками, как мне показалось, целую вечность. Потом разбили палатку на плоском участке с видом на бурный ручей. Я принялся играть, перескакивать с камня на камень, и вдруг где-то далеко раздался ружейный выстрел. Давали салют. Я поднял глаза и тут же оступился. Ботинок соскользнул с мокрого, обросшего мхом, камня, и моя нога по колено погрузилась в холодную воду.

Сейчас я, видимо, интуитивно напоминал себе, что следует быть внимательным. Потеряешь бдительность — и конец. А мне предстояло защитить эту удивительную женщину.

Пока я отсутствовал, Антония переоделась. За это ей особая благодарность. Также прибыла тележка с ужином. Сыр, хлеб, большая серебряная тарелка с огромными креветками, фрукты, бутылка кьянти.

Я налил по бокалу вина. Антония немедленно выпила. Не глядя на меня, взмахнула бокалом. Я повторил, она выпила снова. Затем мы сосредоточились на еде. Антония ела быстро, с аристократическим изяществом, избегая встречаться со мной взглядом.

— Знаете, я только что осознал, что даже не знаю вашей фамилии.

— Антония Джиневра Джанелли, — ответила она, стряхивая с моих брюк крошки сыра.

В том месте, где она коснулась, колену стало очень тепло.

— Джиневра?

— Да, Джиневра.

— Джинни, — повторил я, закрывая глаза.

— Что с вами?

Антония оторвала от кисти несколько виноградин, часть отправила в рот, остальные предложила мне.

— Джиневра де Бенчи, — сказал я виноградинам.

— Родилась в 1475 году, — подхватила она, — второй ребенок в семье банкира Америго де Бенчи. Писала стихи, называла себя «горной тигрицей».

— Подруга Леонардо, — добавил я. — И моя тоже.

Она удивленно вскинула брови:

— Это в каком смысле?

Я отвернулся, налил вина.

— Ну и что там говорится на первой странице?

Антония протянула мне два листка линованной бумаги.

На первом был итальянский текст: