Киппенберг - страница 22

— Бьешься-бьешься, чтобы все было в порядке, не жалеешь сил, чтобы неукоснительно соблюдались требования гигиены, а потом все идет прахом из-за чьей-то расхлябанности и легкомыслия.

Когда Кортнер разговаривал со мной, ему приходилось закидывать голову, и я смотрел в его треугольное лицо сверху вниз. Я достал письмо из Тюрингии, глаза Кортнера сразу утратили выражение приветливости, и он поглядел куда-то мимо меня. С подчеркнутой деловитостью я объяснил ему, что не согласен с резолюцией тестя, которую, конечно же, не следует понимать так буквально… Договорить мне не пришлось.

— Ну, конечно, конечно, я и сам собирался побеседовать с господином профессором, но не хотел мешать ему на этой неделе во время работы…

— Вполне естественно, — согласился я, — стало быть, я займусь этим делом и все улажу.

Повторять слово «тесть» мне не пришлось. Кортнер, теперь с улыбочкой, поторопился вставить:

— Ну, конечно же, конечно, я буду вам очень признателен…

— Не за что, — сказал я и кивнул ему на прощанье, причем кивок получился как-то сверху вниз, и не только из за моего роста.

В коридоре я встретил доктора Хадриана. Он поднимался по лестнице в свою лабораторию, в «адскую кухню», так у нас в новом здании принято называть химические лаборатории, а отдел химии, возглавляемый Хадрианом, получил название «империя», в чем можно усмотреть намек на имя самого Хадриана, ибо так звучит по-немецки имя римского императора Адриана.

Хадриану сорок лет, он органик-синтетик, первоклассный специалист, молва утверждает, будто Хадриану достаточно набора «Юный химик», чтобы синтезировать любой стероид. Да и в аналитической химии он не менее силен, словом, человек совершенно иного уровня, чем Кортнер. Вот только при взгляде на него меня всегда охватывает зевота. Ибо Хадриан весь какой-то расслабленный, как мокрое белье. Хадриан одного со мной роста, но ужасающе худ, все на нем болтается — брюки, жилет, пиджак, серый халат; у него даже щеки, даже мешки под глазами и те в каких-то дрожащих складках. Он всегда излучает такую безнадежную усталость, что не приходится удивляться по поводу низкой трудовой дисциплины у него в отделе. Хадриан состоит на учете в партгруппе у Боскова, и тот утверждает, будто знавал и другого Хадриана, подтянутого, гибкого. Есть немало умных людей, которыми овладело тупое равнодушие из-за того, что лозунг «Думай с нами, планируй с нами, управляй с нами», хоть убей, не желает воплощаться в жизнь на их рабочем месте. Хадриан не первый и не последний из тех, кого слишком рьяным администрированием довели до полной бесплодности.

Я на ходу поздоровался с Хадрианом и получил в ответ унылый безнадежный кивок.

Босков всякий раз поджидал меня, хотя я моложе, в коридоре у дверей своего кабинета. Вот и сегодня он стоял в дверях, дал мне пройти, вошел следом, сказал «А, вот и вы наконец» и предложил мне на выбор одно из двух кресел, между которыми стоит низкий журнальный столик. Этот столик не вызывает у людей ничего, кроме досады, потому что он шатается. Как его ни двигай, как ни верти, он знай себе шатается, и даже сложенная втрое и подсунутая под одну из ножек перфокарта не может помочь горю. Когда мы переехали в новое здание, Босков категорически отказался расстаться со своей старой обстановкой, как бы убого она ни выглядела, а уж про стол он и заикнуться никому не дал, хотя на нем выплескивается кофе из любой чашки. Даже визиты зарубежных гостей не могут поколебать Боскова. Я только раз в жизни был свидетелем того, как непослушный стол поверг Боскова в смущение. Когда нас посетила делегация советских ученых и один ленинградский профессор чуть-чуть задел стол коленом, на нем тотчас попадали все рюмки, и водка потекла на брюки гостей.

Описать Боскова решительно невозможно. Босков просто человек, лучше не скажешь. Надо узнать его, надо поработать с ним бок о бок, чтобы постичь его человеческую ценность. Вздумай я дать о нем представление, описывая его характерные свойства, у меня получилась бы карикатура, вздумай я раскрыть его внутреннюю сущность, у меня получилось бы славословие, но патетика — не мой стиль. Ограничусь тем, что скажу несколько слов о его внешности и о его прошлом.