Киппенберг - страница 29

Так с этого вечера все и началось. Случай привел в движение камень. Повод мог быть и другим, но теперь, много лет спустя, я рад, что случай освободил для меня место именно рядом с этой девушкой.

Ибо до того вечера я и в самом деле жил правильно, даже слишком правильно, я не растрачивал впустую ни одного часа своих дней, никогда не толкался бесцельно на каком-нибудь углу или перед входом в кино, я мудро использовал время, я отдавал все мысли своей карьере, естественным следствием этого было продвижение вверх, совершавшееся как бы само собой. У нас в стране дело обстоит следующим образом: от кого государство много получает, тому оно много и дает, тому открыты все двери. Хотя у меня это никогда не было примитивным желанием сделать карьеру, нет, мне не давало покоя честолюбие: быть лучше других, раньше, чем другие, достигать цели. Сквозь всю жизнь меня — как охотник гонит дичь — подгоняло мое собственное честолюбие, сложенное с честолюбием моего отца.

Мой отец происходит из низов пролетариата, скорей даже из люмпен-пролетариев, из слоев, тронутых пассивным загниванием. Он приучил меня видеть жизнь как почти неприступную гору, которая в ослепительном блеске вздымается среди болот и низин. У подножия горы, укрытые ее тенью, притаились горе и нужда, вершина горы купается в солнечном сиянии. Человек же рожден затем, чтобы дерзнуть на восхождение. Иному удается по меньшей мере достичь лучше освещенных склонов, лишь немногие достигают вершин, где свобода и солнце.

Сегодня-то я понимаю, что далеко не все достигнутое нами действительно делает нас богаче и что я стал бы много бедней, не будь того случая, который тем вечером привел меня в то кафе-молочную. Внешне волевой, неуязвимый человек, полный энергии, внутри же полный противоречий, — так прожил я последующие дни и мало-помалу, зачастую в полной растерянности, осознал свой внутренний надлом.

В этот вечер я поздно вернулся домой. Непривычные и необычные впечатления дня долго не давали мне уснуть. Передо мной вставали картины, которые я пытался отогнать, но, слишком устав за день, я недолго сопротивлялся. Я увидел себя молодым человеком, вступающим в жизнь, полным ожиданий, из которых все так или иначе сбылись. Но сегодня мне казалось, что из тысячи ожиданий, пробуждаемых жизнью в человеке, я даже и не подозревал о существовании большей части.

А кто была та девушка?

Я не хотел это узнать. Ибо лишь в качестве незнакомки могла она остаться за пределами моего бытия, в качестве неизведанной возможности, которую, пожалуй, стоит изучить поглубже, и я размышлял об этой возможности, не зная и не ведая о предстоящих нам совместных часах. Не знал я и о том, что именно в это мгновение девушка думала обо мне, узнал лишь позднее, когда понял: да, все это имело свой смысл.

В эту пятницу, на границе между бодрствованием и сном, настал такой миг, когда я сдался и отбросил к чертям разум, выдержку, словом, добытую дрессировкой позу. Я все пустил по волнам: порядок, авторитет, успех — и ушел — прочь, из упорядоченной жизни высокопоставленного лица, дерзко, раскованно, бесшабашно — в неизвестное.

Когда на следующее утро я несколько позже обычного заявился в институт, я уже в вестибюле услышал зычный голос доктора Харры. Поднявшись этажом выше, я увидел и самого Харру: ноги его торчали в коридоре, а голова — в открытых дверях шнайдеровского кабинета, и оба упомянутых господина бранились громогласно и неумело. Я ускорил шаг, чтобы внести умиротворение в души спорящих.

Шнайдеру, нашему специалисту по химии белков, было тогда сорок два года. Он разговорчив, я бы сказал — болтлив, и до сего дня обожает сплетни не меньше фрейлейн Зелигер. От заносчивого и циничного отношения к женщинам его в свое время навсегда исцелила фрау Дегенхард. Порой Шнайдер был не прочь пошутить, сам же шуток не понимал. А главное, он был капризен, как оперная примадонна, и считал себя совершенно неотразимым, ибо сильно смахивал на киногероя тридцатых годов: правильные черты, серые, стальные глаза, волнистая прядь, падающая на лоб, крутой подбородок, победительная усмешка. Нынче, спустя десять лет, когда Шнайдеру уже перевалило за пятьдесят, он отрастил волосы до плеч, но его длинные волосы никого не удивляют, тем более что они свидетельствуют об окончательном отказе от прежнего комплекса настоящего мужчины. Когда работают по субботам, у Шнайдера всегда препоганое настроение, и он с самого утра нарывается на скандал. Так обстояло дело и сегодня.