Китайская империя - страница 39

В учении об у-син Цзоу Янь осмыслил их как силы и элементы, участвующие в образовании материального мира, установил между ними сложную диалектическую связь «жизни-смерти», а потом распространил их влияние и на человеческое общество (в работе «Круговорот моральных качеств пяти движущих начал»). Дерево рождает огонь, огонь рождает землю (пепел), земля рождает металл, металл рождает воду (о чем свидетельствуют капли росы, появляющиеся на металлической поверхности), вода рождает дерево – этим замыкается круг жизни. Что же касается смерти и уничтожения, то дерево побеждает землю, земля побеждает воду, вода побеждает огонь, огонь побеждает (плавит) металл, металл рубит дерево.

Установив символическую связь между первоэлементами и сменявшими друг друга правившими династиями, Цзоу Янь соотнес круговорот у-син с ходом исторического процесса: династия Ся (дерево) была свергнута династией Шан (металл), а ту ниспровергла династия Чжоу (огонь). Будущее предоставило достаточно поводов для продления этой цепочки – а мудрецы проявили немало изворотливости, чтобы подогнать практику под теорию.

Видно, немало постранствовав по свету, многое повидав и услышав, Цзоу Янь выступил со смелым космополитическим утверждением: Поднебесная – это лишь девятая часть одного из девяти континентов. Где уж он насчитал их так много, неизвестно, но если принять эту посылку как в принципе верную – выводы можно было сделать довольно неприятные, если не сказать опасные. Китайцы всегда считали, что их страна «находится в средоточии того, что освещает солнце и луна, и посему все живое взращивается здесь в полноте своих свойств. Люди здесь по натуре уравновешены и добры, почвы плодородны, растительность разнообразна. Земли же варваров расположены по краям, и жизненные свойства вещей там ущербны. А потому в их землях не рождаются мудрые мужи» (Бань Лу, историк I в. н. э.).

В Поднебесной вновь назревали перемены. Консолидировав свои внутренние силы, наиболее мощные царства поглотили практически все слабые. И домен чжоуского вана, и родина Конфуция Лу превратились в небольшие анклавы, да и те существовали только благодаря тому, что фавориты отдавали дань исторической памяти. Дело шло к тому, что локальные противоборства, сдерживаемые какими-то общепризнанными установлениями (пусть и постоянно нарушаемыми – но все же имеющими под собой священную чжоускую основу), должны были перерасти в битву гигантов. А когда в игре стократ возрастают ставки, кто помнит о правилах?

Китай в эпоху борющихся царств

Характер войн изменился. Как следствие демографического взрыва и наступления железного (а потом и стального) века, основную ударную силу армий составляли массы пехоты, поставляемые в качестве кровавой дани крестьянскими общинами. На вооружении у пеших воинов были арбалеты, мечи и пики. Сказочно прекрасные колесницы ускакали в предания – их сменила конница. Новый род войск, перенятый у кочевников, в большинстве армий не был многочисленным – но окраинные царства, которые поближе к степям, уже научились использовать его весьма эффективно. Появились военные флоты – морские и речные (на Хуанхэ и Янцзы было где развернуться). Битвы становились ожесточеннее. Бывало, что победители учиняли беспощадную расправу над пленниками – и тогда счет шел на десятки, даже на сотни тысяч трупов.

Выяснилось, что культурно неполноценные окраинные царства имеют преимущество над интеллигентными старожилами Чжунго не только за счет кавалерии. Не слишком связанные традициями, они могли смелее проводить реформы, ведущие к усилению центральной власти, – а это было фактором не только экономического подъема, но и роста военной мощи. Один из реформаторов-легистов, насмехаясь над теми ревнителями старины, которые постоянно оглядывались на «золотой век» Шан и Западного Чжоу, поведал следующую притчу. Пахавший в поле крестьянин вдруг увидал такое зрелище: стремительно несущийся заяц налетел на дерево, да с такою силой, что тут же испустил дух. Мужик подобрал нежданную добычу, после чего забросил всю работу и стал ждать другого зайца. Может быть, до сих пор ждет – если с голоду не помер.