Китайский десант - страница 3

руки раскину китайской в рубашки пустых рукавах (а на сердце —

свеча и просфорка), я, незримо качаясь на жёлтых и чёрных иного

эфира волнах, подержу в голове Персефонку… Пускай православный,

но всё же… Пускай я крещёный, но всё-таки часто мне хочется

осенью верить каким-то богиням красиво-ночным, в теле плоти собой

засыпая, все их тёплые руки, как листья, к лицу прижимать, на весу

драгоценных верёвок теплеть, а богиням – облизывать пальцы…

И не то, что б хотелось слезами молиться на женские части

дождливых богинь молодых, но всё-таки хочется временем часто

хоть бы издали в Таврике слышать как чьи-нибудь дети порой

поют за китайской по цвету, из-за листьев осенних, стеной:

«Богини левая рука

бела,

как в мае

облака,

а правая

рука —

червонная

рука,

а третия рука —

невидима пока,

а третия рука —

невидима

пока…»

Как гитара осенней порой,
зов луны над моей головой:
в дождевеющих вечером рощах
птицы оловом горло полощут.

Даже в птице

дождливая

кровь —

переводит на осень

любовь,

как буддиста

внебрачная

осень,

превращённая в цифру —

108.

Это есть восковые сады,

свет туманный

от низкой воды,

желтизна где-то около года,

журавлиное слово —

«свобода»,

и осеннее слово —

«любовь»,

и дождянок отцовская кровь…

Отвечай,

дождевая красотка,

хороша ли

с мороженым

водка?

Ты ли —

ласточка

в сердце пустом

с косоватым

китайским хвостом?

Ты звезда,

бузина

или птица,

дождевая под кожей

водица?

Что ты видишь,

куда ты не спишь?

Я не знаю тебя,

говоришь?..

Соседка, прекрасная

сзади,

чтоб выше чуть-чуть поднялось,

уснула светиться

на белой кровати,

а всё остальное

во сне началось:

летает ли

бабочка-чашка,

кончает ли

ветка – дождём,

где я восклицаю

«Китайцы!»,

«Наташка!»,

а ты говоришь

«Подождём!»,

«Подождём!»

Днём

идём

в Эдем

день и день,

и день,

и нет —

тени…

и нет —

ни тени,

ни слова

тени —

нет…

в медовом

Эдеме —

осени́,

и размером,

и морем зари:

а пелена —

нелепа!

С испуганным сердцем в груди

пойдём от себя впереди —

пойдём-ка,

походим

ногами,

как птицы

летают

над нами,

которые,

если идём,

то песню о гриппе

поём:

«Девочка-дура и мальчик-читай

спят в облаках,

наигравшись

в Китай!»

По-другому:

«Девочка-насморк и мальчик-чихай

спят на луне,

не играя

в Шанхай».

На травы́ желтоватый холм

мальчик в пыльной одежде

подымается дымным полуднем

не постареть в надежде,

и вдруг —

от слабости

КРИЧИТ,

зубами

верещит,

о чём язык

в рукав

молчит,

до горечи

молчит:

«Бог —

строг,

а вещи —

зловещи,

солнце —

не блещет,

не весел —

итог!»

На сухой дороге

куст явился в Боге.

Куст возьми и говорит:

«Вдоль меня огонь горит

близким Бога следом,

красным цвета светом.

А ты, пустыня,

на высоте песка —

сама ещё богиня

и жёлтая твоя рука,

и жёлтая

(тяжёлая)

и жёлтая твоя рука!..»

Ради ястреба с пучком ~~седой~~ сухой полыни
приготовь к открытию ладони!

Пучок сухой полыни

верёвочкой свяжи,

и вот на это слово

– «ПОЛЫНЬ» —

как руку, положи.

А я Китай забуду,

забуду навсегда,

и о Китай не вспомню

везде и никогда,

а если даже вспомню,

то как песок,

звезда,

мотылёк, холмы,

подруга

и чужие города.

Крапивой богатые, боги

стояли у пыльной дороги,—

над ними кружил мотылёк,

как город Монголы, далёк.

Под солнцем какого-то цвета,

на жёлтых, как свечи, холмах

мы выткали травы и ветер,

и ястреба с солью в глазах.

Родная подруга-погода,

ты светишься августом года;

погода, вот здесь подними,

а я – расстегни и сними!

Давай разобьёмся по двое,

пойдём, как соседи, домой,

чтоб воздуха знамя сухое

дрожало двойной головой.

За осенью поля и леса

блестит золотая завеса;

как дольний полёт мотылька,

соседка светла и легка.

Золотая орда, ты моя золотая орда, я тебя не верну, ни за что я уже,

никогда!

С монгольской марки золотописьма

играет рыб, а крыс – недоказуем

сквозь валенок славянского ума,

где листья осень сеет,

образуя

вечерний цвет

отсюда

сентября

туда,

куда

желтеют рукавами

крысиный рыб,

Таврида корабля,

жидовка-речь,

монгольская рубля

и прочие,

которые —

мы сами.

Полгода бледными, как длинными, ногами

погода августа гуляла над полями,

и журавлями в воздухе звуча,

во всём светилась осени свеча.

Мне было ветрено, мне было неприятно,

я видел в воздухе мелькающие пятна,

лохмотья Хроноса, желтевшие на вид,

платочки ветхие в руках у Пиэрид.

А ты? А я? А родина вторая?

Смотри, над крышами вот этого Китая

царица рыжая бежит наискосок,

На следующую страницу