Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии - страница 23
«Молчи, а не то приключится беда! — подружке та отвечает.—
Владыка мой, в сердце живущий всегда, подслушать может беседу».
>71 «Ты куда так поспешно идешь, крутобедрая?»
«Поспешаю к любимому ночью кромешною».
«А не страшно ль одной в это время полночное?»
«Мне защитою стрелы цветочные Ма́даны!»[193]
>73 «Пускай разгневается Мадана и разобьет мне сердце!
Клянусь, жестокого не надо мне, неверного и злого!» —
газелеокая со вздохами подруге говорила,
сама не ведая, что, сетуя, его искала взглядом.
>74 «В сандаловой пудре жестка простыня, а тело твое так нежно!» —
сказал и на грудь свою жарче огня меня возложил он ловко,
и, губы кусая, лаская, дразня, ногами стянул одежду
и делать, хитрющий, заставил меня все то, что ему пристало.
>76 Глаза проглядела, тоской изошла, ждала у дороги мужа;
когда ж опустилась вечерняя мгла и заволокла окрестность,
тихонечко к дому она побрела, и вдруг обернулась, вздрогнув,
и взглядом дорогу опять обвела: «Быть может, любимый близко…»
>77 Пылая, суля наслаждений дары супругу после разлуки,
в покои вошла, где до поздней поры сновали слуги без дела,
и с криком: «Да здесь же полно мошкары!» — взмахнула шелковым сари
и, гибкая, жаждя любовной игры, она задула светильник.
>81 Цветной узор со щек ладонями стираешь ты упрямо,
и не медвяный сок, а горечь источают эти губы,
и льется слез поток, и грудь твоя вздымается в рыданье —
как видно, ныне стал не я, а гнев твоим любимым.
>85 Взирала, испуганно очи подняв и руки сложив смиренно,
держала владыку потом за рукав, колена обняв, молила,
когда же, ни просьбам, ни ласкам не вняв, надменный ее покинул,
она, вдруг желание жить потеряв, с потерей любви смирилась.
>90 Огонь светильника, бессильная, она задуть пыталась,
бросала лилии, стыдливая, и с бедер пояс падал,
и, всхлипнув тоненько, ладонями глаза закрыла мужу,
а он с улыбкою на гибкую глядел, не отрываясь.
>97 В единую твердую черную нить сводить я умею брови,
улыбку любви научилась таить и стыть, немея сурово,—
я все подготовила, чтобы сразить супруга притворным гневом,
но строгость сумею ли изобразить, одной лишь судьбе известно.
>99 Он знает, что тысячи гор и озер легли между ним и милой,
что взор его, будь он хоть трижды остер, ее отыскать не сможет,
но все-таки, — разуму наперекор, — на цыпочки встав упрямо,
он смотрит и смотрит в упор — сквозь простор — туда, где она осталась.
>101 Узлы на одежде моей разошлись, когда он к постели склонился,
Скользнул поясок развязавшийся вниз, и бедра мои обнажились.
А после, когда мы сплелись и слились, не помню, что было со мною —
где он, и где я, и куда мы неслись, и чем под конец наслаждались…
>103 С той, что в небо уставилась очами печальными,
обнимала колени мне с протяжным рыданием —
«Мы с тобою расстанемся!» — твердя в исступлении,—
что в разлуке с ней станется, словами не выразить.
>106 Она не противится, если рывком он платье с нее снимает,
не хмурит бровей, не сжимается в ком от дерзкой и грубой ласки
и словно бы тает, когда он силком ее заключит в объятья,—
вот так она, тешась над мужем тайком, свой гнев выражает тонко.
>107 Цветами алыми, сандаловой осыпавшейся пудрой,
крупицей пурпура и бурыми — от бетеля — следами,
алоэ пятнами и смятыми полотнищами простынь
влюбленной женщины движения показывает ложе.
>114 От него не отпрянула с живостью в сторону,
не казнила речами обидными, гневными,
лишь в молчанье смотрела в упор, без игривости,
изучающе — словно на гостя случайного.
>133 Если мил тебе гнев, о моя бессердечная,
то тягаться мне нечего с этим возлюбленным,
но отдай мне обратно все ласки бессчетные,
не считая, объятья верни многократные.
>146 Когда ко мне он подойдет, пускай в тот миг мой взор затмится,
пусть жалкий пояс упадет и на груди одежда лопнет,
но все равно — клянусь! — с изменником я говорить не стану;
лишь одного боюсь — что от молчанья разорвется сердце.
>149 Ты — как незрячая, но прячется внимание за этим,
стоишь в безмолвии, но полные подрагивают губы,
ты в созерцании, но ранена ознобом жгучим кожа…
Твой гнев показан мне! Наказанный прощенья просит робко!
>150 Как ночью, когда они наги, близки и в страсти своей бесстыдны,
им любо, смыкая объятий тиски, на ложе блаженства глянуть,—