Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии - страница 53
Ответ святым, спросившим Тукарама, как удалось ему порвать узы мирской жизни
Шудрой[450] родился я, вел я торговлю;
Бог этот наш[451], родовой, наш семейный.
Сам о себе говорить я не стал бы,
Мне говорить приказали святые[452].
Беды мирские меня сокрушили,
Мать и отца схоронил я в печали
И разорился в голодное время,
Собственных жен прокормить неспособный:
Отнял одну из них пагубный голод.
Жизнь моя горькая: стыд и убыток.
Рухнул мой храм[453], и тогда я подумал:
«Незачем скорбное сердце неволить».
И попытался я спеть восхваленье,
Но промолчало усталое сердце;
Только потом помогли мне святые,
Веру желанную мне даровали;
Вторить я стал песнопеньям священным,
И подпевало мне чистое сердце.
Ноги святым омывал я смиренно,
И не печалился, и не стыдился,
Делал добро, если мне удавалось,
Наперекор истомленному телу;
Больше не слушал друзей и соседей,
Возненавидев житейскую мудрость;
Больше не путал я правду и кривду,
Мненью мирскому внимать отказался,
Только святому наставнику верил,
Только на Бога в душе уповал я;
И посетило меня вдохновенье,
След в моем сердце оставил Витхоба.
Горе! Стихи мне писать запретили,
И сочиненья свои утопил я,[454]
Сел перед храмом, как заимодавец,[455]
Так что Нараяна[456] сжалился вскоре.
Долго рассказывать: кончу на этом.
Этого тоже довольно покуда.
Ведомо мне, что со мною случилось,
Ведомо Богу, что будет со мною.
Благочестивых Нараяна помнит;
Милостив Бог, — это все, что я знаю.
Тука сказал: «Все мое достоянье
В том, что сказал всеблагой Пандуранга[457]».
* * *
Господи! Как хорошо разориться!
Благословенно голодное время:
Я разорился, и к Богу воззвал я,
Ибо мирское теперь мне отвратно.
Как хорошо мне с женою сварливой!
Как хорошо мне терпеть поношенье!
Как хорошо, когда люди глумятся!
Как хорошо потерять мне скотину!
Как хорошо не стыдиться соседей!
Господи! Как хорошо мне с тобою!
Храм хорошо было строить мне, Боже:
Мог я не слушать голодных детишек.
Тука сказал: «Хорошо мне поститься,
В срок постоянно молитвы читая!»
* * *
Всех приветствую и вся,
Этот стих произнося.
Ты, Нараяна, со мной;
Бог со мною, как родной,
Почитатель вечных вед,
Всем я брат и всем сосед.
Тука молвил: «С Богом я.
Что друзья мне, что семья!»
* * *
Как Тебе, Господи, служат, не знаю,[458]
В богослужении смысла не вижу;
Даже вода — это Ты, Вездесущий,
Кроме Тебя, мне пожертвовать нечем.
В каждом цветке узнаю Тебя, Боже,
И у меня опускаются руки.
Рис нам даруешь, даруешь нам бетель,
Не угощать же Тебя мне Тобою!
Всем драгоценностям Ты драгоценность,
И не бывает богатства другого.
Ты песнопенье, и слушатель Ты же.
Негде плясать нам — Нараяна всюду.
Тука вещает: «Я весь Твое имя,
Рама, Нараяна, свет и светильник».
Тукарам не гордится своим поэтическим дарованием
Что это вдруг на меня накатило?
Криво ли, прямо ли — Богу виднее.
Переплетенье стихов не отсюда,
Милостью Божьей наитие Божье.
Тука сказал: «Я в стихах не искусен.
Так что за них отвечает Гопала[459]».
Ответ Рамешвару Бхатту[460] на его просьбу о прощении
Враг превращается в лучшего друга,
Тигры ласкаются, змеи не жалят;
Яд — исцеленье, в несчастии счастье;
Даже само преступление — подвиг,
Даже в печали великая радость,
В пламени жгучем благая прохлада.[461]
Всеми владеет единое чувство,
И не любить невозможно друг друга.
Тука сказал: «Несказанное знанье —
Милость Нараяны в этом рожденье».
* * *
Кто не верит мудрым словесам,
Да еще порочит Бога сам,
Не желает сам себе добра.
Уши? Нет, крысиная нора!
Амриты не пить — великий грех,
И к тому же пагубный для всех.
«Полоумный, — Тука говорит,—
Зло по недомыслию творит».
* * *
* * *
Мне надоело с тобою водиться;
Ты, наконец, надоел мне, Витхоба.
Нищий, ты слуг своих делаешь тоже
Нищими, чтобы весь мир насмехался.
Ты безобразный, и ты безымянный;
Всех нас ты хочешь себе уподобить.
Тука сказал: «Ты дотла разорился
И разоряешь меня напоследок».
* * *