Клавесинщица - страница 2

В ейном теремке завелись новёхонькие мужицкие тапки, призванные завлечь себе хозяина, келейный диванчик был заменён на хорошую двуспальную кровать с гнутым изголовьем. Она даже пыталась спать в сорочке из гладкого шёлка, но сдалась в объятия преданной ею пижамы, проклиная холод сквозняков и застуженную шею. Скрепя сердце тратила последние денежки на маникюры и педикюры, любя себя со страстью содержанки. Сотни статей с заголовками «у каждой женщины должно быть…», пробегала глазами, шалея от списков кремов, помад, уходов, укладок и чулок, без которых уважающая себя человеческая самка не могла выйти из дому. Подписалась в инстаграме на трансвеститов и безграмотных фитоняш, от которых воротило из-за «бомбически, богически и бомбезно» и хорошего гуманитарного образования.

Стилисты с их «офисными лучками» и «базовым гардеробом» просто скребли граблями по живому, раздирая лёгкие вздохами зависти к дешманскому барахлу, приходящему в негодность после третьей стирки, рождая вечное противоречие «купить или не купить».

Воронка красоты затягивала в безденежье и вечно нескончаемый список хотелок и острых необходимостей.

Маманя ныла про внуков, как папаня про растущие коммунальные платежи. Ежу было понятно, что верещащие голопопики интересовали родителей чуть меньше, чем нисколько, но им отчего-то хотелось, чтобы было «как у всех». Ленуся знала: роди она внучонка, двухмесячный запой новоиспечённого деда и квохтанье матушки на этот счёт окажутся единственной посильной помощью. Рассчитывать снова на себя саму как-то не хотелось, посему вариант матери-одиночки даже не рассматривался.

Пообещала себе, что, если станет совсем горько, в доме заведётся собака, и всего делов.

Позабыла бы уже про пол и возраст, коли бы не звонило в ней нутро: когда карильонными колокольцами, а когда и раскатистым вечевым набатом, напоминая про бесконечную тоску, тягуче растёкшуюся от макушки до самых пяточек. До дрожи и проклятий иногда хотелось ей вжаться щекой в тёплую мужицкую шкуру, пахнувшую дурными химозными кремами для бритья. Цепляясь взглядом за облепленные майками мужичковые торсы, висящие на поручнях в метро во всякий погожий денёк, Ленуся темнела душой.

Жила она одна, тихонько работая на никому не нужной работе, в никому не нужном университете, на ещё более бесполезной кафедре теории и истории музыки старинных клавишных инструментов.

Там же и училась, когда была тому пора.

Покрыть своё одиночество публичностью концертов не удавалось.

Жутко стесняясь, пунцовая и багровая от стыда, не умея ни на сцене держаться, ни около, – исполнительской карьеры, конечно же, не сделала. К напускной театральности, так свойственной доморощенным виртуозам, она не пристрастилась, и удовольствия от выступлений не имела.

Подруги спешно выходили замуж и рожали детей от таких же добропорядочных соотечественников. Те, кто побойчее, разъехались по заграницам, слали весточки, присылая фотографии в соломенных шляпках и восторженные рассказы про французов, испанцев, итальянцев и горячих немецких бюргеров, скайповским шепотком признаваясь в постыдной связи с «йа-йа зер гуд майн фюрер».

Заедая сладостями тоску, она прибилась к должностям административным, замахнувшись на преподавание, ожидая какого-нибудь чуда, про которое талдычил отечественный кинематограф под любой Новый год.

Валерка нашёлся случайно, практически по объявлению. Познакомились просто и понятно: Ленусик пришла смотреть царские хоромы давнишней сокурсницы на тридцать два квадрата, да приглядеть за электриком, который доводил до ума чистовой ремонт.

Мужик в доме произвёл ощущение благостное и уютное, заглядываясь на его медленное копошение, Ленусеньке вдруг захотелось посмотреть, хорош ли тот будет в её одиноком жилище.

Тот женишок был обычным работягой с Кировского района. Трудился на заводе, частенько филонил на больничных и постоянно шлялся по шабашкам, высматривая себе невесту на новую любовь. Выплатив ипотеку, Валера внезапно осознал себя завидным женихом и теперь шарил окрест взором алчущим и уверенным.

Высокий, с большими луповатыми глазами, весьма хорошенький для малахольного питерского мужичья, знал себе цену и не разменивался на пустяки.