Клавка Уразова - страница 5

Так как не одна Клавка хотела «сносно жить», то бывали случаи, что ей давали отпор. Дралась она самозабвенно и в конце сражения, избитая в кровь, прежде чем подсчитать свои синяки и царапины, смотрела, насколько сильно пострадала от нее противница.

К концу пребывания в лагере Клавка была уже настолько сильным волком, что с ней не спорили. Довольная завоеванным положением, она и сама стала сдержанней, общительней; бывало даже, что помогала кому-нибудь из слабых, защищала его, но делалось это с таким презрением к слабости, что никого не грело.

Она умела поддержать шутку, веселье, особенно на работе. Была не прочь выпить в теплой компании, сплясать с хорошим партнером. Были у нее и увлечения. Но ее никогда не оставляла мысль о том, что время идет и все лагерное останется позади.

Вначале у нее была мысль о доме, даже желание написать отцу, но все воспоминания о родных говорили о том, что ежа им не нужна. Нет, она одна, сама где-нибудь в новом городе, где ее никто не знает, наладит новую хорошую жизнь, такую, как хочет. Найдет чистую работу, хорошо оденется, заведет хороших подруг, знакомых, будет ходить в кино, в парк, гулять по большим улицам, будет читать. Вольная, не в лагере, не в бараке, не под конвоем, она сама будет другой. Только бы скорей выйти.

— Ты что, Уразова, скоро срок кончаешь? — спросил как-то десятник, принимая у нее, как у бригадира, штабеля дров.

— А что?

— Да хорошо работаешь. Можно поговорить, тебя и здесь оставят вольнонаемной, вот как меня. Работа тебе и не в лесу найдется.

— Сказал! — возмутилась она. — Нашел чем шутить. — И удивилась, когда десятник внимательно посмотрел на нее и покачал головой.

— Не в шутку говорю. Сама говорила, что тебя на воле никто не ждет. Здесь ты свою судьбу лучше бы устроила.

— Спасибо за заботу. Мечтаю о лучшем. — И отошла.

Незадолго до освобождения о том же заговорил начальник лагеря.

— Ишь вы какие добрые. Нет! Не пройдет номер. Жду не дождусь, когда выйду. Никого у меня нет, никто не ждет, а только что голова у меня не пустая, руки, ноги не отсохли. С чего же это я воли бояться буду? Сами же говорите, что без работы после освобождения никто не останется. Что приказ такой есть.

— Да это-то так… Эх, девка, пугать я тебя не хочу, а только попомни мои слова, тебе на воле лучше не будет, чем здесь. Здесь-то ты как?.. Мнения о себе высокого, да и мы о тебе не плохого. Здесь-то ты ровно на коне, а там еще как придется… и пешей понизу находишься. Подумай как следует.

— Еще что… Воля-то… — и не нашла слов.

И вот Клавка вышла из лагеря. Три года — достаточный срок для закалки. Она уверена в своей силе, выносливости, уме, в том, что и на воле сумеет взять свое, то есть сумеет быть сытой, одетой, сумеет повеселиться, а в случае чего и огрызнуться на всякого, одним словом, будет и там «не хуже других». О чем-либо большем, о чем-то другом она и не помышляла.

Мысли о возвращении домой, к отцу, по-прежнему не было. Когда поезд, в котором она ехала вместе со спекулянткой Марьей, остановился в родном городе, оказавшемся на ее пути, она спокойно нашла глазами свою улицу, высокое здание семилетки, но все это не вызвало ни воспоминаний, ни интереса — ничего, просто проехала мимо.

В сущности, Клавка ехала впервые, до этого были лишь короткие минутные поездки с отцом до пригородных станций да дороги из лагеря в лагерь в наглухо закрытых теплушках. Она почти не отходила от окна, но ее совсем не манили, скорей даже подавляли, безбрежные дали, темные стены лесов, бесчисленные села, города, стройки. На станциях она жадно старалась рассмотреть привокзальные рынки, еду, которая там продавалась, одежду женщин, и все это казалось ей каким-то ненастоящим, как будто бы перед ней листали большую книгу с картинками.

Но на одной маленькой станции Клавка дико расхохоталась и замахала руками, как ребенок.

— Ты что, оглашенная? — и Марья посмотрела через ее плечо. — Ну чего ты, как дурочка? Ребятишки там…

— Да ты гляди, около ребят-то кто?.. Куры ведь… Видишь? — и не могла удержать смех. — Право, они. А я и думать забыла, что они есть. Сколько лет не видела. Ребят я не люблю, а куры у матери были, жить я без них не могла.