Клавка Уразова - страница 9

— Зачем мне их считать? — не возражая, озорно улыбнулась Клавка. — Я не какая-нибудь продажная. А любить от советской власти запрету нет. — И, затаив смех: — А что? Может быть, и мужики на меня жалуются? А? Есть, конечно, которые в обиде, получит оплеуху, да с тем и отойдет. Есть и такие, что нет ничего, а он, подлец, хвастает. И люди ему верят. Жизни вы моей, Прасковья Ивановна, ничуть не понимаете. Иной раз с мужиком просто поговорить охота, а он на свое воротит, да так, что еле отвяжешься. Одна ведь я, пожаловаться и то некому. Конечно, не святая, покрутить, пошутить люблю, но, по чистой совести, никого у меня здесь еще не было и нет. Работа уж больно непривычная, мешкотная. Ровно и уставать не от чего, а домой все уходила, как обалделая. Вот только сейчас ничего стало… привыкла.

Клавка замолчала, сидела, разглаживая юбку на коленях. Ей было приятно, что с ней говорит человек, которого уважает весь цех, и вместе с тем удивляло, зачем это надо ее уговаривать, убеждать, когда и так ничего плохого она не делает.

— Что же с тобой делать? — продолжала Прасковья Ивановна, — ведь хорошая бы из тебя женщина могла быть…

— Баба? Никак. Вот мужик бы из меня, пожалуй, вышел. Это да. Вышел бы настоящий! — и даже хлопнула себя по коленям. — Вот ведь сами видите, работаю неплохо и зарабатываю хорошо, и спокойно мне, а все-таки иной раз думаю, не по мне эта работа — бабья. Мне бы какую другую. — И, заметив, что Прасковья Ивановна удивлена, недовольна, заговорила о другом. — А про библиотекаршу лучше и не говорите, напрасно она на меня жаловалась. Я ведь долго ждала, когда журнал освободится. И вижу, что какая-то, ну совсем дура, не читает, а картинки смотрит, но все равно стою — жду. Ну, раз она посмотрела, я жду. Ну, другой, ей-богу, я еще ждала. А уж когда она в третий раз мозолить начала, я и отобрала: «Нечего, говорю, тебе баловаться, хватит, Давай-ка, катись». Только и всего, и тихо сказала, а она в крик. А «биба» эта самая, ну ладно, пусть по-вашему, не биба, а библиотекарша, начала меня гнать, а я… Ну посудите сами, зачем же я уйду, раз так долго ждала и хочу этот журнал тихо, спокойно прочитать. Гонит, ровно не понимает, что уж потому я не уйду, чтоб знала она, что не из тех я, кого выгонять можно. Да и библиотека-то ведь не для нее, а для меня. Как же я уйду?

— Ну, как можно… Как ты не понимаешь?

— Чего я не понимаю? Может, больше понимаю, чем думаете. Ее вот гнать надо, очкастую. Ух, и не люблю я этих в очках… интеллигенцию.

— Перестань. Хорошего работника, который премию получил…

— Слыхала. Не умею только на собраниях говорить, а то ничего бы она не получила… — Клавка привычным жестом поддернула рукава. — Премию-то дали за то, что читальню красиво, хорошо устроила. Эка трудность, когда тысячи на это дали. А вот, что у нее там всегда пусто, а после красоты этой еще пустее стало, этого никто не видит. Или и видит, да не говорит. Сидит она там, как сова, и дроздит: «Осторожно. Это бархат, не запачкайте. Ноги вытирать надо». Тьфу… А хоть бы раз в цех пришла, позвала бы женщин, книжками бы их поманила. Так на это у нее ума нет. А гнать… Я и сама к ней не хожу. В другом месте читаю, где не гонят, а, можно сказать, приглашают.

Ее резкий голос, ее желание унизить, обругать другого не нравились, отталкивали спокойную, тихую женщину, но она чувствовала, что Клавка права в своем недовольстве. «Надо будет последить, как там в читальне. Неглупая и без фальши девка, а живет как-то совсем впустую, без всяких правил».

— Ну, иди.

И когда Клавка, улыбнулась, прощаясь, подумала, что ни разу эта лагерница не спешила от нее уйти и ни разу не пожаловалась ни на что, всегда готова посмеяться, хотя бы над собой.

Прошло два года, и физически сильная, закаленная на более трудной работе Клавка стала одной из лучших работниц.

— В стахановки лезешь, девка? — недоверчиво спрашивал кто-нибудь из товарок.

— А что? — поднимала Клавка голову, весело блестя серыми глазами. — А хоть бы и так. Как хочешь назови, мне все равно, лишь бы получка была хорошая. У меня не плохая. Не жалуюсь.