Клетка - страница 20

— У тебя сейчас нет бой-френда?

— Может быть, да, а может, и нет. Акеми улыбнулась и потянулась к молнии на спине платья. Такино сидел и смотрел на неё. Ему нравилось, когда женщины раздеваются, особенно когда это случалось в первый раз.

На ней было надето нижнее бельё чёрного цвета. Как он и ожидал, её большая, полная грудь с трудом помещалась в бюстгальтере. Он подумал: надо купить ей чёрный пояс с резинками и какие-нибудь подходящие чулки. Ну, просто стыдно прятать такие бёдра под колготками.

Акеми накинула халатик поверх нижнего белья и затем встала.

— Я приготовлю ванну.

Он услышал звук бегущей воды. Ванная комната была просто крошечной.

— Поторопись и сними всё с себя.

Такино устроился на диване и потянулся за банкой пива, которую принесла ему Акеми.

— Это мужская работа, — заметила она.

— Я предпочитаю просто смотреть.

— А мне так не нравится. Я стесняюсь. — Акеми присела рядом с ним. Их колени соприкоснулись, и он почувствовал, как она легонько надавила на его ноги.

— Разве ты не хочешь пива?

В соседней квартире послышался шум. Либо стены были слишком тонкими, либо здание очень старым. В любом случае её соседи, возможно, могли слышать любое сказанное ими слово.

Он открыл банку пива и начал быстро ловить губами пену. Акеми громко засмеялась.

Внезапно распахнулась дверь. По серым брюкам, видневшимся из-за занавески, он догадался, что в комнату вошёл мужчина.

Человек, не говоря ни слова, высунул голову из-за шторы. Акеми встала. На её лице блуждала лёгкая загадочная улыбка.

— Всё в порядке, я въехал, — сказал Такино и глотнул пива. — Старый фокус из книжки. Неудивительно, что вам смешно.

— Старый — значит, самый лучший. Поэтому он и живёт так долго.

Мужчина вошёл в комнату. Такино сделал ещё один глоток пива и выплеснул его в лицо Акеми.

— Должен признаться, я удивлён. Если я чего-то и ожидал, то бой-френда. Но не сутенёра.

— Он следит за мной, куда бы я ни пошла. И если я прячусь, он меня всё равно находит, — сказала Акеми.

Она всё ещё улыбалась.

— Знаешь, он тебя до нитки оберёт.

— Это узел, который трудно развязать.

— Ты ведь не приводишь сюда всех подряд, правда?

— Только тех, кто мне не нравится.

— То есть?

— Такино, вы практически заставили меня прийти сюда вместе с вами. Я думала, что вы поведёте меня в отель.

— Ну ладно, хватит говорить, детка, — прервал её мужчина.

Достаточно уверен в себе. Наверное, с точки зрения этого человека, Такино молод. У мужчины были короткие жидкие волосы с проблесками седины, лицо в морщинах и крупные тяжёлые мешки под глазами. Пятьдесят — пятьдесят пять. Худой и низкого роста.

— Катись отсюда, — сказал Такино.

— Что ты сказал?

— Меня тошнит от таких гнусных людишек, как ты.

— Ты что, молокосос, хочешь меня одурачить?

Мужчина достал из внутреннего кармана жёлтого пиджака нож, ухмыльнулся и вытащил лезвие из чехла. Лицо его налилось краской. Он казался сильным, но больше хорохорился. Всё это ерунда. Этот человек не из тех, кто жаждет крови.

Такино встал и поднял свой пиджак с пола. Потом он вытащил пачку банкнот из одного кармана и бросил её сутенёру, у которого тут же загорелись глаза. Такино бросил ему ещё одну и медленно пошёл к мужчине с третьей пачкой в руках. Сутенёр сделал шаг назад. Такино швырнул ему деньги и в ту же секунду перехватил руку, державшую нож.

Мужчина закричал. Такино без усилия вывернул ему руку и забрал нож.

— Грёбаный ублюдок! — взвизгнул сутенёр.

Такино толкнул его на пол и прижал ногой его руку, затем метнул нож в ладонь мужчины с такой силой, что рука сутенёра оказалась пригвождённой к полу. Акеми и мужчина завизжали почти одновременно.

— Вот что бывает, когда жадность застит глаза, — заметил Такино.

Он поднял пачки денег и снова рассовал их по карманам.

Мужчина лежал неподвижно. Он даже не старался вытащить нож из ладони. Кровь медленно стекала на ковёр.

— Брось это дерьмо здесь — он получил то что заслужил. А ты переезжаешь в здание с лифтом.

Акеми выглядела совершенно ошеломлённой. Казалось, она не понимает, о чём он говорит. Мужчина начал стонать. Его лицо искривилось от боли и покрылось потом, а ноги двигались будто в агонии. Только одна часть тела оставалась неподвижной — рука, пришпиленная к полу, словно бабочка булавкой.