Климат и А. П. Паршев как жертвы аборта - страница 12

Ведь правда: к югу от 38-й параллели благодать, цветут экзотические фрукты вроде «Самсунга», «Хюндаи», «Киа», валюта свободно конвертируется. А к северу, где торжествует социализм, бураны двенадцать месяцев в году, два миллиона человек умерло с голоду, люди на свои деревянные деньги не могут купить лишних сто граммов риса. Не климат, а беда.

Если бы Паршев и другие совковые экономисты читали своих классиков, они бы лучше разбирались в причинах неконкурентоспособности советских рублей. Вот что пишет В.И. Ленин в мае 1918 г. «Деньги, бумажки — все то, что называется теперь деньгами, — эти свидетельства на общественное благосостояние, действуют разлагающим образом и опасны тем, что буржуазия, храня запасы этих бумажек, остается при экономической власти. Чтобы ослабить это явление, мы должны предпринять строжайший учет имеющихся бумажек для полной замены всех старых денег новыми» (доклад на Всероссийском съезде представителей финотделов Советов).

Ленин по-своему прав. Если в стране ходят полноценные деньги, то для них естественно перетекать к тому, кто предлагает рынку нечто пользующееся реальным спросом. Например, еду или одежду, которые в условиях военного коммунизма немедленно стали дефицитом. Но тогда «бумажки» собираются в руках буржуазии и большевики теряют экономическую власть. Накопивший «бумажки» производитель способен предложить работникам более высокую, чем в госсекторе, оплату труда, самостоятельно, а не по разнарядке купить сырье и опять произвести нечто нужное потребителю. Рынок снова расплатится с ним дееспособными «бумажками» и еще больше увеличит его ресурс финансовой самостоятельности.

Молодому советскому государству при таком раскладе остается смирно стоять в сторонке и аккуратно впрыскивать в экономику новые объемы ликвидности, следя за тем, чтобы они соответствовали приросту произведенных стоимостей. То есть вести себя как тривиальное буржуазное правительство. Что тов. Ленина категорически не устраивает. Он намерен править полновластно и безоговорочно, как и пристало диктатору от пролетариата. Он понимает, что неконкурентоспособен в экономическом соревновании. Поэтому переводит конкуренцию из области экономики в область репрессий. В том числе репрессий против рублево-рыночной среды.

Уничтожив дееспособный рубль, пролетариат обнуляет денежные ресурсы буржуазии, но заодно лишает экономику стимула работать на потребителя. Мало этого — отныне он обречен периодически кастрировать свои же собственные, уже пролетарские, рубли. Стоит позволить им худо-бедно выполнять функции платежного средства (т. е. стать тем, чем, собственно, деньги и должны быть), как они опять перестают слушаться и норовят утечь к тем, кто производит нечто пользующееся реальным спросом. Если принять советскую терминологию, к «спекулянтам», «нэпманам», «фарцовщикам», «теневым воротилам» и т. п.

Ленин был не очень опытным финансистом, иначе сообразил бы, что убить твердую валюту (а вместе с ней и буржуазию) можно и без всякого обмена, просто включив печатный станок. Тогда накопленные ранее запасы ликвидности превратятся в пшик, не покидая карманов конкурента. Вчерашний миллион станет копейкой, и богатей, имевший три миллиона полноценных рублей, окажется всего на три копейки богаче пролетария.

Впрочем, этот замечательный механизм был быстро нащупан на практике, когда советская власть начала бодро печатать пролетарские рубли и выдавать их трудящимся не за произведенные товары и услуги, а из соображений политической целесообразности. Сразу выяснилось, что справедливые пролетарские деньги не имеют экономического смысла, потому что никак не привязаны к произведенному объему стоимостей. Реальная экономическая жизнь, поскольку она всегда устроена несправедливо (с точки зрения коммунистов), немедленно ушла в подполье. Потребительные стоимости стали обмениваться друг на друга в натуральной форме, минуя бессмысленные советские дензнаки. Шило меняли на мыло, соль на ситец. Впрочем, и этот примитивный обмен не устраивал власть, ибо подразумевал наличие экономики, независимой от руководства.