Клин - страница 45

Я кивнул.

— Узнаешь меня?

Я снова кивнул.

— Как меня зовут?

— Сергей… — мой голос звучал едва ли громче, чем у него. — Сергей Шосин.

— Семью восемь?

— Нет. Сергей Шосин…

— Я спрашиваю, сколько будет семью восемь?

— Много, — выдохнул я. — Серега, перестань, у меня мозги не шевелятся!..

— Это точно, — пронзил он меня свирепым взглядом. И выкрикнул вдруг в полный голос: — А надо, чтобы шевелились! Всегда! А особенно здесь, в Зоне! Быстро отвечай — сколько будет семью восемь?!

— Пятьдесят шесть, — от неожиданности выпалил я, даже не задумываясь. И с благодарностью вспомнил Галину Александровну, свою первую учительницу, вбившую, оказывается, в меня таблицу умножения до уровня подсознания.

— Хорошо, — сказал брат уже более мягко, хотя по нему и было видно, что зол он на меня неимоверно. — Встать сможешь?

Я попробовал шевельнуть конечностями. Вроде бы все работало, неохотно, как и мозги, но тем не менее. И, чтобы не злить Серегу и дальше, я попробовал перевернуться на бок и подняться на колени. Получилось! Брат подхватил меня за плечи и помог встать на ноги.

Только теперь я увидел, что по-прежнему нахожусь возле забора. Его гофрированные железные листы были совершенно целыми. Совсем рядом торчала ажурная металлическая опора с пучком прожекторов наверху. Было уже довольно светло, и прожектора не горели. Впрочем, не горели они, и когда я выходил… по своему маленькому делу. Да уж, по-маленькому!.. Наделал я, похоже, таких больших дел!.. Или, благодаря Сергею, чуть не наделал. Сразу вспомнилось высказывание Анны, когда я прошлым утром тоже сходил, что называется, по-маленькому: «Ты бы еще на „электру“ поссал!» На «электру» — бог миловал, а вот на что-то еще, не менее опасное и уж точно более жуткое, я это все-таки сделал. Это было бы непередаваемо смешно, если бы не было так страшно. И стыдно! До тошноты, до невозможности стыдно!.. Особенно перед Анной. Может, она еще не знает? Может, стоит попросить Сергея, броситься ему в ноги и умолять, чтобы он не рассказывал о моем позоре девчонке?

Будто почувствовав что-то, я обернулся. Возле входа в бункер стояли Анна и Штейн. У нашей командирши был такой вид, что, будь у нее в руках ее любимая «тээрэска», она бы меня, наверное, расстреляла. И поделом! Как же мне теперь смотреть ей в глаза?

К счастью, увидев, что я в относительном порядке, Анна резко повернулась и скрылась в бункере. Штейн же, напротив, поспешил ко мне и подхватил под второй локоть — за первый меня уже придерживал брат.

— Как же ты так? Ну разве так можно? — запричитал ученый, когда они вдвоем с Серегой повели меня к двери.

— А что со мной было? — спросил я, только сейчас осознав, что действительно так и не знаю еще сути случившегося. То есть причину тому я, увы, хорошо уже понял, а вот следствия до сих пор оставались для меня покрытыми мраком. Меня даже передернуло, когда я вспомнил абсолютный мрак Пустоты, в которой мне только что довелось побывать.

Штейн собрался ответить, но вмешался Серега:

— Погоди, не сейчас. Мы ему общую политинформацию устроим.

У меня, как пишут в романах, сжалось и упало сердце. Раньше я думал, что это лишь не очень удачная аллегория, но сейчас я реально почувствовал, что оно именно сжалось и упало. Прямо под ноги, даже возникло непреодолимое желание наступить на него и разом прекратить все мои мучения — как нынешние, так и те, что мне вскоре предстояли. Но сердце, упав, видимо, куда-то откатилось, и желанную казнь осуществить не удалось.

Меня привели в нашу тесную «спальню» и усадили на койку. На противоположной кровати, отвернувшись от меня, сидела Анна. К ней подсел Штейн. А вскоре, с «дымящим» чайником в руке в комнатку вошел и профессор. Увидев меня, он горестно вздохнул, но ничего не сказал. Сел рядом с коллегой и разлил по стаканам чай. На столике уже лежал порезанный большими кусками хлеб с толстыми кругами колбасы.

— Позавтракаем?.. — неуверенно предложил Санта. — Молодому человеку обязательно нужно выпить сейчас крепкого чаю.

— Молодому человеку обязательно надо бы всыпать сейчас крепкого ремня, — буркнул Серега. Он определенно продолжал на меня злиться — и злиться по-настоящему.