Клинок без ржавчины - страница 13

— Ну, с богом, идите по домам и запомните: всякий раз, когда вам будет плохо, заглядывайте в историю Грузии… А за помощь еще раз большое спасибо.

Чичинадзе сложил переписанные протоколы в новую папку и вышел из комнаты. На другой день до начала уроков Чичинадзе признался мне, что заставил нас переписывать протоколы пятилетней давности. А я, глупыш, думал, что обладаю удивительными тайнами старшеклассников. А этим усатым и уже, пожалуй, семейным дядям было решительно наплевать, что о них сегодня утром насплетничают два сопляка из четвертого класса.

— Ничего умнее я вчера не мог придумать, — посмеиваясь, сказал Чичинадзе. — Вы меня своей веревкой просто с ума свели… вот и пригодились старые протоколы.

«Пригодились, — думаю я сейчас, склонившись над этой рукописью. — Не каждому подростку удается так благополучно пройти через первый в своей жизни душевный кризис».

…Красноармейцы вдосталь посмеялись, слушая рассказ Бичоиа. Вскоре поспела картошка. Я развязал свою котомку.

— Чья эта арба? — спросил меня Бичоиа. — Разве ты уже не учишься?

Я рассказал ему о своей невеселой жизни.

— Ну и кровосос твой Ермиле, — сказал Бичоиа. — Не надоело тебе у него батрачить?

— Мне жизнь надоела, — сказал я.

— Рановато… Второй раз я за компанию с тобой вешаться не буду. Не видишь разве, какие события в мире происходят.

— Вижу… Вчера один гвардеец положил себе в карман целую арбу с рисом и сахаром. Теперь он кум королю.

— Э-э, — неодобрительно покачал головой Бичоиа. — Твоя песенка мне не нравится. Если ты не очень торопишься к своему Ермиле, посиди со мной немного, потолкуем.

— Куда мне торопиться, я уже поужинал.

— Оставайся, прошу тебя. Арбу отправишь с Валико. Поедешь один? — спросил он моего брата.

Валико было захныкал и отказался без меня ехать, но Бичоиа быстро сломал его сопротивление: он зашел в духан и вынес оттуда плоский германский штык в чехле.

— Хочешь? — спросил он Валико. Моему братишке можно было не задавать такой вопрос, он только сверкнул глазами, повесил штык на пояс и взошел на нашу арбу с таким видом, с каким, наверное, восходили на свои триумфальные колесницы римские цезари.

Снова пошел снег. Крупные, тяжелые хлопья быстро покрыли избенки, разбросанные по склону невысокой горы, кучи мусора и навоза в неогороженных дворах, грязные немощеные улицы и проулки.

Спасибо мартовскому снегу — он хоть на пару часов скроет от наших взоров всю нищету и убожество городской окраины.

Спустились сумерки. Кто-то подбросил в костер сухие доски (должно быть, отодрал от прилавка), и они так самоотверженно горят, словно приветствуют ярким веселым пламенем этот обильный снегопад, — прощальное мартовское озорство. Время от времени костер выбрасывал быструю, как кузнечик, искру, и она, конечно, попадала не в кого-нибудь, а в меня, самого несчастного, одетого в застиранную, штопанную-перештопанную одежду. Мое тряпье, понятно, легче прожечь, чем словно литые из железа шинели товарищей Бичоиа.

С наветренной стороны навес закрыли брезентом, и сразу стало у костра еще уютнее и теплее. Красноармейцы притихли — у такого огня всегда хочется молча думать о чем-то своем. Изредка с улицы доносится трель свистка — тогда Бичоиа мгновенно вскакивает на ноги и исчезает во мраке. Возвращаясь, он стряхивает снег со своей скрипучей куртки, сушит мокрые руки над огнем и, садясь рядом со мной, продолжает давно начатый разговор:

— Ты что, в темном кувшине живешь? Мы сейчас идем раздувать пламя мировой революции. Пролетарии всего земшара должны раз и навсегда сбросить ненавистное бремя капитализма! А ты что в это время делаешь? Как используется твоя молодая сила? Брось ты своего эксплуататора Ермиле Цкепладзе, ну его ко всем чертям! Пойдем с нами, присоединяйся, дорогой мой Коция, к братской семье Третьего Интернационала. Завтра наш батальон пойдет на Батуми, чтобы выгнать оттуда турецких аскеров. А из Батуми — прямым путем в Индию. Там нас ждут не дождутся наши братья рабочие и крестьяне. Посадим мы тебя на горячего кабардинского коня, дадим в руки клинок, и давай, руби, круши буржуазную контру. Ты только представь себе, сколько народов мы освободим, сколько царей сбросим с тронов.