– Я не творю зло, не совращаю людей на дурные поступки, – с грустью объяснял он. – Люди делают собственный выбор, а я лишь наказываю их за ошибки – и то лишь потому, что Отец заставил меня выполнять эту черную работу. Думаешь, кто-то согласился бы править преисподней по собственной воле? Я тоже был не согласен. Но разве он… – Люцифер вскидывал глаза к потолку, – разве он учитывает наши желания? Я единственный, кто попробовал проявить своеволие, доказать, что имею право на собственное мнение, и мы все видим, чем это закончилось. Я вынужден тысячелетие за тысячелетием иметь дело с самыми худшими из людей, выдумывать для них мучения и тратить на них все свое время. И никого не волнует, что я, быть может, предпочел бы более интересные занятия. Серфинг, например. Ты когда-нибудь каталась на серфе? – спрашивал Люцифер, и в этот момент его печальное лицо светлело.
Леся говорила бы с ним почаще, если бы он не повторял одно и то же изо дня в день. Нет, не стал бы он писать записку. Это ниже его достоинства. В его стиле было бы подойти и с надрывом Гендальфа крикнуть: «Бегите, глупцы, бегите!»
Укутавшись в одеяло, на грани яви и сна, Лесе припомнилась утренняя сцена в палате Марго. Психолог спросил, почему ее так напугало произошедшее, и она ответила не совсем честно. Она испугалась не потому, что хорошо относилась к Марго и переживала за нее – вернее, не только поэтому. Леся боялась сама оказаться на ее месте.
Текст предоставлен ООО "Литрес".