Клуб, которого не было - страница 12

– Йаап-чхи ты, господи! – женщина-снабженец громко чихает и, вздрогнув, поправляет массивную халу на голове. Хала в сохранности.

За Хомяком пришла представительская машина, не добравшаяся до аэропорта. Грязно-белая «шестерка». Лысый человек в пальто из овчины выскакивает навстречу берлинской знаменитости, хватает его в охапку и кричит: «Здорово, Хомячина!»

– Познакомьтесь, это Пушок, он тоже дизайнер, – откуда-то из-под овчины быстро-быстро хрипит полузадушенный Хомяк.

Ну какие там Кржемелик и Вахмурка.

Мысль о том, что можно проститься с Москвой, не увидев аэропорта «Шереметьево», греет, как лечение зубов без похода к стоматологу. На моих обычных направлениях Шереметьева с его набором советской пакости на все случаи жизни не миновать. А здесь – пожалуйста.

Уже известная шестерка выгружает Хомяка в сугроб черного снега перед входом в Павелецкий вокзал. Хомяк не провел в Москве и суток. Вид у него обескураженный, в одной руке – так и не разобранная красная сумка, в другой – початая бутылка Bailey's. Что совсем уж странно.

– Взлетать боюсь, – бормочет сонно Хомяк. – Надо выпить, чтобы отпустило.

Дремлем в поезде в аэропорт, у турникета, в креслах 18АВ на борту. В турецком такси по ту сторону Шенефельда Хомяк подпрыгивает, как на пружине. Доброе утро. Снег и грязь на берлинских задворках отсутствуют.

– Хаст ду фрау, киндер?

– Наин, абер их арбайте даран

Они нашли друг друга, и немецкого понятнее я не слышал давно. За окном проплывают кебабные Кройцберга, мамаши в черных платках ведут за руку детей из школы, редкие бюргеры проносятся мимо на велосипедах, не задев развал зеленщика, и обманчивой идиллии у станции метро «Коттбуссер Тор» хочется поверить немедленно, раз и навсегда.

Нам сразу за обоями и краской.

– Ди Шпигель одер дас Шпигель? – сначала в подвал стрелой влетает вопрос Хомяка, за ним сбегает по лестнице сам Хомяк, придерживая красную сумку.

Он это про треугольное зеркало, висящее у продавца над головой.

– Дер Шпигель. – Бритый наголо продавец с медвежонком на майке болтает упакованными в зеленые кеды ногами. Сидит на стремянке под потолком, ждет, пока бабушка с таксой решит, обои с какой полки ей больше нравятся. Хомяком – непоколебим.

Такса бросается Хомяка обнюхивать, он проворно устремляется вглубь лавки, лавируя между нависающими со всех сторон полками, люстрами и напольными вазами. Таксе туда – поводка не хватает, в остальном, пожалуй, у них с Хомяком много общего.

Отворачиваюсь на минуту: такса виляет мне хвостом. Фрау думает.

В одной руке у Хомяка пупырчатые пластиковые панели. В них, искажаясь, отражается прозрачная пластиковая голова будды – она у него в другой руке. Между ног Хомяк зажал карниз с намотанными на него красными нитями. Рад невероятно. В списке закупок ничего такого не было.

– Панелями, – стрекочет, – мы барную стойку в кафе отделаем. Люди за барной стойкой любят смотреть, что у них за спиной происходит, будет кривое зеркало, ага, супер получится.

Панели переезжают в свободный угол, туда же переезжает карниз. И начинают прибывать будды. Головы с ладонь, розовые, прозрачные, чпокают, когда ударяются друг об друга, – выдающаяся гадость. Хомяк тащит их в свой угол по три, прижав к себе, как младенцев. Родительской решимостью он напоминает многодетную мадонну с рекламных щитов московского метро: «Плодитесь – стране оно надо».

В крайнего будду (их, не соврать, восемнадцать) упирается зеленый кед. Значит, бабушка все-таки решила выбрать обои в другой раз.

– Обставляете квартиру?

– Строим клуб.

– О, как здорово! Здесь в Кройцберге?

– Нет, подальше. В Москве.

– Это на Карл-Маркс-аллее?

– Нет, в Москве, в России, в настоящей Москве.

– А! – продавца все-таки удалось пронять. Какой-то банальностью. Подумаешь, русские приперлись за две тысячи километров в магазин за буддами.

– Клуб танцевальный?

– Это ты у него спроси, – кивает на меня Хомяк. В руках он держит аквариум в форме задницы.

С этим, дорогой, ты сам через польскую таможню поедешь. Только если ты ее себе домой решил купить. Задница исчезает. Хомяк разочарован.