Клуб желаний - страница 54
«Скорая» остановилась у входа в отделение неотложной помощи.
Вот чего никто никогда не засекает, думала Клаудия, так это сколько времени нужно сирене, чтоб окончательно замолкнуть. На это обращаешь внимание, только когда сам сидишь в карете «скорой помощи». Санитар с младенцем вышел из машины, другой захлопнул двери.
Клаудия тоже выбралась из машины и направилась за ними. Странно, о чем она сейчас думает — о долгом, медленном замирании звука, о вздохе сирены, который становился тише, тише и наконец затух, словно изведя весь воздух.
Гомон детской площадки — скрип качелей, звонкие детские голоса — разносился по всей округе, долетая до окраин парка, где делала наброски Джил. Наступила февральская оттепель, и все высыпали на улицу, радуясь временному отступлению холодов и снега, который огромными серыми кучами лежал там, куда его сгребли.
Выпачканные углем пальцы Джил были похожи на потемневшие от городской копоти сугробы, в окружении которых она рисовала голые деревья. Катальпа хороша даже зимой — перепутанные корявые сучья, увешанные стручками, кажется, только и ждут первого по-настоящему весеннего денька, чтобы наконец сбросить их. А вот эскизы Джил никуда не годятся. Все как-то не так — перспектива, пропорции. Нет, не ее сегодня день. «Нельзя быть Пикассо каждый день». Кто это сказал? Где она слышала? Не вспомнить. Но определенно это слова художника.
Джил решила на время бросить работу в студии, где в последние дни дело продвигалось мучительно трудно. Воспользовавшись теплой погодой, она выбралась на волю, чтобы встряхнуться, сбросить напряжение, нервозность — в общем, то, что превращало работу в пытку. Право слово, она слишком много на себя взвалила, готовясь к выставке, которой предстояло стать истинным прорывом в ее творчестве. Да еще этот громадный холст. Ох! Как славно удрать и поработать над чем-то другим, подстегнуть вдохновение. Джил вновь вернулась к своим сучьям. Надо же как-то привести их в пропорцию с остальным деревом.
То и дело над детской площадкой взлетал чей-нибудь визг; вот сейчас кто-то вскрикнул: «Мама!» Карандаш замер в руке Джил. Она подняла голову, страшась увидеть на земле возле горки неподвижную, окровавленную фигурку.
Двадцать семь лет назад на земле вся в крови валялась она сама. То утро началось как обычно — маленькую Джил разбудила няня Софи, но за завтраком привычный распорядок дня почему-то поменялся, и одевала Джил уже мама.
— Я ведь их только купила, Джили! — всплеснула руками мама.
Колготки уже не натягивались на шестилетнюю Джил. Застряли на бедрах и дальше не лезли. Она пингвиненком доковыляла до мамы и, улыбаясь ей в лоб, терпела, пока та утрясала дочку. Не дотянув сантиметров пять, мама сдалась и одернула Джил юбку:
— Ладно, хоть так.
Ходить было не очень удобно, и резинка норовила сползти с бедер, но спорить с мамой в такой день Джил не посмела. Белые колготки и юбка — тоже не самый удачный выбор для детской площадки, но Джил опять же не стала возражать, чтобы не дай бог не спугнуть нежданно-негаданно свалившееся на нее счастье. А потом, она по опыту знала: никакие ее возражения насчет одежды на маму не подействуют. Мама лучше знает. Точка.
За завтраком няня Софи предложила пойти погулять в Линкольн-парк и покормить уток в тамошнем зоопарке, чему обычно Джил была несказанно рада. Но нынче утром она углядела, что в буфетной наливает кофе мама.
— Не хочу кормить уток! Все время кормим этих дурацких уток, — закапризничала Джил, размахивая зажатой в кулаке вилкой с кусочком гренка. — Хочу на площадку! Почему все утки да утки?
— Ладно, — сказала Софи, — на площадку так на площадку. Вот позавтракаем и пойдем.
— С мамой? — Джил прибавила звуку и пропустила плаксивых ноток. — Когда мама со мной пойдет? А то все время ты.
— Мама занята. А мы с тобой топ-топ — и пойдем. — Софи испуганно покосилась в сторону буфетной — она тоже приметила миссис Требелмейер.
— Всегда она занята. Всегда у нее дела, — грустно-грустно вздохнула Джил. — Ну почему она никогда со мной не гуляет?
К ним подошла мама с чашкой кофе в руках.
— Почему ты никогда никуда меня не берешь? — Джил надула губы, глаза сами собой помокрели ровно настолько, насколько требовалось, хотя реветь