Клятва на верность - страница 56

Все произошло следующим образом: по приказу начальника колонии осужденный контингент выгнали на плац. Будучи смотрящим, а также находясь на хорошем счету у администрации, Волк остался в бараке, где его и нашли бойцы спецназа во главе со своим капитаном. Приказали выходить — он ни в какую. Тогда молча наставили на него «калаши» да дали две очереди поверх головы, а потом пинками выгнали из помещения и на виду у всей колонии заставили бежать босиком через плац под дулами автоматов. Волка, свято соблюдавшего воровские законы, а также негласные договоренности с администрацией, столь вопиющее бесчестье потрясло до глубины души. Но более того, когда он на следующий день пришел к куму обсудить свои обиды, в кабинете у того, как на грех, присутствовал все тот же капитан-спецназовец, который распорядился выгнать Волка из барака.

Дело в том, что спецназовцам было глубоко наплевать на сложности внутризонной иерархической системы, с которой, однако, считались и хозяин, и кум, и вертухаи. Офицеру было все равно: пахан ты или опущенный, — перед ним стоял зэк, который еще пришел к куму жалиться. На этот раз капитан избил Волка так, что тот еле добрался до своего барака.

Из всего происшедшего Волк сделал свой главный вывод: кодекс законников — это хорошо, но на зоне сила государства и советский закон всегда сильнее. С тех пор он окончательно предложил свои услуги администрации и старался всегда выполнять данные им обязательства.

Сейчас Волка несло вместе с толпой. Наверное, лишь один он оказался способен выдержать гипнотическое влияние этой бесовщины. Вывалились наружу; морозный чистый воздух хлынул после духоты барака. Волк бежал вместе со всеми, уже не соображая, зачем бежит, почему?.. Кругом энергично двигались разгоряченные люди, сквозь почти арбузный аромат снега и чистоты доносились запахи пота, грязной одежды, смерти… Волк дико оглядывался: толпа бежала к административному бараку.

Ворвались внутрь и, давясь, толкаясь, матерясь, потекли по узкой лестнице наверх. Кабинет начальника того самого карантинного отделения, к которому сейчас была приписана толпа, был налево. Кинулись к нему, потому что только оттуда пробивался свет. С треском распахнули дверь. Полковник Трапезников, спортивного сложения, сухощавый молчун, писал отчет о проведенном размещении вверенного ему контингента. На шум поднял голову, увидел обезумевшие лица зэков, вмиг все понял, оценил, что жить ему осталось ровно столько времени, сколько понадобиться первым (ножи остро блистали при ярком свете электрических лампочек) допрыгнуть до него, — и тут же, с места, подобрав голову и согнув плечи, выскочил в окно. Высадив стекло вместе с рамой, полковник приземлился на только сегодня тщательнейшим образом собранный сугроб и, сорвавшись с места, стремительно бросился бежать к вышке, во все горло вопя:

— Вышка, стреляй! Вышка, стреляй!

Оттуда сверху упал столб желтого света, ослепил полковника, на секунду-другую задержался, но тут же скользнул дальше, уперся в черный, кипящий, страшно разливающийся поток людей.

Первая очередь вжикнула над головами, но не остановила людскую лавину. Вторая ударила перед ногами и тоже не произвела никакого действия. Если бы солдаты на вышке знали, что, будь народ в трезвом уме, все бы и рады были остановиться, но гнала братву вперед бесовская воля Гоши, внука цыганского барона-колдуна.

Все было предрешено; после предупредительных выстрелов начался остервенелый тотальный отстрел. Зона была залита аварийным светом, над плацем повисли осветительные ракеты, и отовсюду били пулеметы и автоматы.

Варяг заранее предупредил своих, чтобы ложились, когда начнется буза, на пол. Так и сделали, но все равно шальные пули задели кое-кого. Но слава богу, не погиб никто. Забаррикадировались — это на тот случай, если кому из кумов взбредет в голову под шумок с кем-нибудь рассчитаться.

На следующий день подсчитывали потери, а новички зализывали раны и горько недоумевали: что это на них нашло? Столько убитых, столько раненых!.. Зачем? Лишь Волк, тоже выживший, один понимал, кто всему виной. Смотрящий зоны, вот кто. И мысленно грозился: уж будет тебе!..