Клятвопреступник. Избранное - страница 13
Ствол дерева давно замшел, кора догнивала на землю. Поредевшие ветви безжизненно торчали в разные стороны. Кедр умер стоя. Он простоял бы еще не одно десятилетие, не раз бы на его ветвях отдохнули стаи перелетных птиц, если бы не… огонь… Пламя вырывалось из дупла, лизало шершавый ствол, вгрызалось в обнаженные корни.
«Теперь его не спасти, — оправдывался охотник, вытирая рукавом малицы слезы, бежавшие из глаз от чада и дыма горевшего леса. — Долго жил, почти мертвый, а все жить хочет…»
Лес наполнился треском ломающихся деревьев и веток. Они словно убегали, искали спасения, но огонь догонял их.
Тайга стонала, как смертельно раненный зверь.
Кедр вздрогнул и рухнул на обугленный грунт. Стоявший рядом молодняк до земли поклонился ему. Под ногами охотника задрожали корни деревьев.
Пожар низовой, с ним легче бороться.
«Надо остановить огонь здесь, на излучине реки. Потом будет поздно, дальше пойдет сплошной лес», — думал старик.
Огонь был как бы в кольце: с трех сторон река, с четвертой — человек. На мшаннике он сбивал пламя ветвистой елочкой. Следил, чтобы поблизости не было деревьев — огонь пересекал по веткам.
По лицу потоком струился пот, заливал глаза. Подняв голову, он увидел человека в телогрейке и светлой кепке. Тот окапывал пожар.
«Здесь это ни к чему, — подумал охотник. — Не поможет…»
Он выпрямился и крикнул:
— Деревом надо тушить, елку возьми! Смотри!..
Теперь он не делал ни одного лишнего движения, ни одного неточного хлопка по пламени, ненужного шага или поворота. Он не чувствовал усталости, он гордился своим превосходством над человеком, приехавшим из города, где нет таких лесов, таких деревьев и такого неба. Здесь, в тайге, он был намного грамотнее…
Наконец вышли на берег реки, огонь остался в кольце.
Оба вздохнули и спустились к воде умыться.
— Зовут меня Федором Петровичем, — сказал приезжий. — Короче, Петрович.
— Коска, значит Константин. Появилась седина — прибавили «ики», старик, значит, пожилой человек, — ответил охотник.
— Ну, значит, я тоже ики, видишь, и у меня седина, — улыбнулся Федор Петрович.
Коска узнал Петровича — тот, худощавый, что отправил его на вертолете в райцентр.
— Как сюда попал, на пожар-то?
— Ездил на сорок вторую скважину. Вижу, горит. Решил посмотреть. Увидел тебя, ну и…
— А-а, спешишь?.. Так езжай, Петрович, я тут за огнем присмотрю. Скоро дождь пойдет, потухнет.
— Откуда знаешь про дождь, батя?
— Вон туча — затяжная, наверное, будет — два дня или больше. И плечо болит — к худой погоде…
— Отчего болит-то?
— Железо там.
— На охоте?
— Не… Под Ленинградом. В сорок третьем…
— Под Ленинградом? Я ведь тоже с самого начала войны там… И семья…
Петрович как-то странно кашлянул и замолчал. Засобирался в путь. На прощание скороговоркой сказал:
— Так ты, Константин, приезжай к нам. Ружье заберешь, обласок.
— Приеду, спасибо.
— Ну, будь здоров!
— Йим улым![5]
Коска долго смотрел вслед Петровичу. Ему опять вспомнились далекие годы и свои нелесные сны.
В Сибирь Федор Петрович приехал из Ленинграда сразу после войны. Был лесорубом, работал в приисковой геологической партии, затем стал буровым мастером. За его плечами не одно лето в таежной глуши, не одна зима с жестокими морозами и два месторождения нефти.
Встреча с охотником далеким эхом отозвалась в его сердце.
Это было в годы войны на холодной вьюжной Ладоге. В кузове попутного грузовика рядом с ним сидел солдат с прокуренными усами. Чтобы скоротать время, они разговорились. «У нас на Оби бывают такие холода, что деревья ломаются, — рассказывал попутчик. — В такой день об охоте и не думай: снег очень шумит. Зверь далеко слышит.
Рыбачить тоже плохо: лунку выдолбишь, невод под лед не успеешь спустить, как ее ледяной корочкой затянет. Особенно в тиховодье… Вот фрица бы в такой холод — хорошая приманка для песцов выйдет… У нас перед войной колхоз организовали. Школу в деревне открыли. Хорошо жил народ, дружно. Охотником я был, а теперь снайпером стал…» — Замолчал. Разорвался снаряд, потом второй, третий. Петрович и сейчас помнит, как ледяная вода словно парализовала его — все тело окаменело и стало тяжелее свинца. Смертельный холод рванулся от ног к сердцу. Вцепился в кусок льда, но продержался недолго — потянуло ко дну. «Конец!» — резануло в мозгу. Тут он услышал напряженный голос попутчика: «Держись! Держи веревку!» На морозе шинель Петровича превратилась в ледяной панцирь. «Кровь… Да ты, никак, ранен?» — бормотал его спутник, расстегивая полушубок. Очнулся Петрович в санитарной палатке.