Кнайпы Львова - страница 23

Эта новая европейская культура, о которой кричат современные крестоносцы, отдает казарменным комисняком (хлеб, который выдавали солдатам. – Ю. В.). Они забывают, что всеми своими знаниями обязаны кофейне. Уже 25 лет назад в львовской «Централке» шли живые разговоры о империализме Сеера, который везде вынюхивал романтические бациллы. Сейчас его идеи разводят казарменной жижей и открывают эти бациллы у писателей, имеющих плодотворное влияние на крупнейших европейских создателей. Exempli gratia: Достоевский на Гамсуна, Жида, современную английскую повесть.

Мы, грешные, ходили и ходим в кофейни, ибо там можем обмениваться мнениями как равные с равными с людьми, которые уже полысели от студий над литературой и с молокососами, которые называют нас ретроградами. Кофейня стала демократическим учреждением, что-то вроде читальни «Просвещения», где все равны, с той разницей, что голос здесь имеют не те, которые должны были слушать, а те, которых можно слушать, потому как скажут что-то новое.

Принимаем кофейню как необходимое зло потому, что не можем всех принимать у себя дома. Подданные древней России имели самовар, вокруг которого, словно вокруг башни крепости, шли долгие ночи атаки. Англичане имеют свои клубы. Диву даемся, что никто из наших патриотов в 250-летнюю годовщину обороны Вены не аннексировал кофейню как наше национальное изобретение. Ведь первую кофейню в Европе открыл наш Кульчицкий из Кильчиц (недаром шляхтичи), и недаром в Вене, откуда 100 лет плыла к нам европейская культура.

«Когда в студенческом кармане нашелся «лишний крейцер», мы ходили на рубцы, гуляш или «паприкар» и узловатую «кружку пилзнера» в пивную-ресторан Бизанца в Рынке, в Фляйшманову на бублики и брындзу с лососиной, в пивные, Винницы, ночные локали на коктейли, где фордансеры учили желающих девушек новым шагам в современных танцах-шлягерах, – вспоминал писатель Владимир Барагура. – Бывали мы и в «Народной гостинице» на коммерсах, в ресторанчиках «быстрой еды», где садились на скамеечку и поедали колбаски «раз на вилочку» и запивали пенящимся пивом «из-под затычки». Пена была такая густая, что можно было положить на верх десять грошей, и монета не погружаясь».

Спекуляция продуктами набрала таких оборотов, что ради защиты населения от спекулянтов в 1917 г. были введены постоянные цены на суррогаты кофе: кофе с солодом неупакованный – 1,40 крон, солодовый кофе упакованный – 1,60 кр., с ячменем – 1,10 кр. за кг.

24 декабря 1918 г. городское правительство требует, чтобы порция мясного блюда в ресторанах была, во-первых, съедобной, а во-вторых, не менее ста грамм. За нарушение – суровые кары. Но одновременно были принудительно введены вегетарианские дни, а еще запрещены буфеты в ресторанах, потому что какой буфет без закуски? А какая закуска без шпика, или сальца, или ветчинки с колбаской?

Эти ограничения глубоко ранили сердца рестораторов, какое-то время они терпели, и наконец 18 марта 1921 г. отправились к президенту города пану Юзефу Нойману с просьбой отменить ограничения. Президент обещал сделать все возможное.

Фальсификации напитков за период войны стало способом выживания для многих львовян. Кнайпы охотно брали для продажи этот самопал, и наконец Дирекция львовской полиции объявляет: «Значительная часть владельцев кабацких локалей подает гостям спиртные напитки, которые неоднократно приводили к недостойным случаям. В интересах общественного добра и безопасности всем без исключения владельцам львовских и уездных кнайп с 13 мая 1920 г. запрещается производить и продавать паленые напитки спиртовые, а также вино и мед. Против нарушителей этого распоряжения Дирекция полиции постановила применять суровые наказания».

А уже 30 июля Министерство внутренних дел запрещает все публичные забавы и закрывает кабаре, танцевальные залы и т. д. на территории целого Королевства Польского. «Gazeta Lwowska» сообщает, что владельцы краковских локалей приветствовали предложение запрета музыки в их заведениях. Но Львов не был бы Львовом, если бы не нашел выхода. Всевозможные забавы, фестивали, танцевальные вечера продолжались здесь под маской благотворительности.