Книга 5. Стили и секты - страница 45

«Только воин может выжить на тропе знания. Потому, что искусство воина состоит в том, чтобы уравновесить ужас от того, что ты — человек, восторгом от того, что ты — человек».

Карлос Кастанеда

Мы отражаем историю и тем самым поверяем меру духовного в нас, способность не столько изучать, сколько переживать собственное прошлое.

Единая линия ушу от древности до современности — это отражение извечной идеи единства китайской нации, единства не только пространственного, но исторического — единства в духе. Непрерывная линия истории оказывается отнюдь не результатом историко-критического анализа и не доказывается тщательным сопоставлением источников (пусть нас не смутят обильные цитаты в китайских книгах — это дань традиции «истинно реченного» слова).

Сколь сложно оказалось для самих китайцев осознать ушу как воистину явление культуры, полное внутренней гармонии и непротиворечивости. Сколь нелегко признать собственную историю неким внутренне непостижимым или во всяком случае непостигнутым потоком, несмотря на горы написанного и пересказанного! Не случайно подавляющее большинство китайских книг по истории и философии ушу представляют собой простое и чрезвычайно скучное перечисление фактов, к тому же зачастую ошибочных и противоречащих друг другу, без осмысления, без внутренней рефлексии. Внутренняя традиция ушу остается для них непостижимой на уровне «писанной истории» — это либо невыразимое внутреннее переживание, либо полное отсутствие понимания боевых искусств как формы духовной практики. И другого «промежуточного» варианта китайская культура не знает.

Еще раз спросим себя — зачем пишется история ушу? Стоит ли досконально разбираться в путанице событий, нагромождений самых удивительных легенд, в глубочайшей мудрости трактатов. Стоит ли тратить силы, разгребая ворох слухов и нелепостей? Ушу заставляет нас задуматься о вещах, далеко выходящих за рамки собственно боевых искусств — о проблемах общедуховных, осмысления себя как человека — единственного живого существа, которому дана возможность познать радость духовного творчества и даже его преддверия.

Тайна человеческого познания — едва ли есть что-нибудь более влекущее и наименее понятое. Ответ на нее вечно ожидаем и всегда неожидан. В каждой стране мира философы и мудрецы предлагали свои пути к истине, пролагаемые сквозь морально-этические ценности, духовное очищение, медитативное высвобождение сознания, приятие мира в лоне всеобщей любви или, наоборот, священной войны, аскетического пестования тела и духа или непривязанности ни к каким условностям. Исключительным посылом к философской рефлексии всегда служит видение мира и человека как единого «тела культуры», где существует не просто связь между ними, но абсолютное телесно-духовное единство.

Китайские духовные учения выдвинули призыв к этому духовно-телесному пониманию момента познания. Ушу однажды потребовало от человека осознания собственного духовного опыта, открыв ему за это внутренний мир символов и знаков Вселенной.

Рассуждая об ушу мы неизбежно в своем сознании сопоставляем западную и восточную традицию, отношения к боевым искусствам «у нас» и «у них». Пускай с точки зрения научной чистоты это не вполне корректно, однако видя границы собственной культуры, мы перестаем считать ее ценности универсальными, а свою точку зрения — единственно возможной, допуская существование «чего-то другого» в самом себе, надкультурного, над-личностного и в то же время глубоко «своего» — лишь непонятого нами, частично из-за жестких культурных стереотипов, частично — из-за отсутствия элементарного любопытства. Поэтому открытие нового в творении иной культуры неизменно оборачивается открытием нового и неизведанного в нас самих, выходом за рамки обыденного сознания в мир сверхобыденного и космического. И нет ничего удивительного в том, что после осознания духовного опыта ушу для нас яснее проступит лик христианской культуры.

Мир ушу нескончаемо тонок в его бесчисленных вариациях и обертонах. Однако это не экзотическая утонченность восточных манер, как ее мыслит европеец, это скорее, хрупкая гармония целостности китайского фарфора или живописного свитка, где каждый элемент не мыслим без другого, а каждая мелочь объемлет весь характер композиции. Одно неверное слово, жест, необдуманный поступок может разрушить целостность мира ушу или оборвать чистый покой отношений, царящий между учителем и последователем. Поэтому искренность ученика, когда импульс всех его поступков исходит не из внешних предписаний, но из внутренних побуждений, становилась критерием нахождения последователей в школах ушу.