Книга белых ночей и пустых горизонтов - страница 10
Запах гречневой каши, заправленной банкой тушёнки, возвращает мне жадный восторг утоления голода.
— Марухин, не хитри. Накладывай себе побольше каши!
— Я плохо вижу в темноте.
— Олег тебе посветит!
От ледяного холода Вселенной — спасает гречка и тушёнка. Ещё глоток — и необъятности как ни бывало. И все каббалистические знаки — ничто перед зигзагом ложки, скрежещущей по дну кастрюли.
*
В мокром плаще вошёл Олег.
— Весь горизонт в дождях. И за лесом — темно.
— А у меня колено заболело! — радостно сказал Марухин.
— И у меня рука заныла.
Два пальца у Олега сведены в холодных водах родниковой Сояны.
— Колено у меня болит к ненастью.
— Отлично! — говорит Олег. — Теперь она придёт.
— А Игорь спит?
— Игорь спит, Игорь не спит…
Лежу и слушаю их разговор, не имеющий здравого смысла. У одного болит колено, а у другого кисть руки, и оба радуются.
— Уже не распогодится!
— Какое там… Послушай.
Это её погода! И северо-восточный ветер.
С дождём, с ненастьем, с холодом — сёмга идёт в реку!
*
В глазах — морской порог. Падение воды на валуны, заваленные пеной.
И рядом, на столе, — отдавленные страшной силой руки брата, не отпустившие меня туда…
Я успел ему бросить верёвку, и лодку отнесло на мелкий перекат.
Утром Олег ловить не мог. От делать нечего мы взяли небольшие вёдра и стали собирать чернику.
Олег смеялся над своей беспомощностью, пальцы его раздавливали ягоды, но постепенно обрели чувствительность.
В одном стакане — 260 черничин. Подсчитано дотошным другом детства на обочине пустой дороги.
В бидоне — 23 стакана, 5800 прикосновений…
По мере заполнения бидона, азарт и вкусовые удовольствия далёких предков преодолели миллионы лет, так сладко собирать её губами! И вспоминать о том, что люди — братья.
— О, — говорит Олег, — задвигались! И ягоды не давят.
Пришли домой. Черники — полное ведро, а что с ней делать? Сахара нет.
— А если засолить?
— Солёная черника? — никогда не слышал.
Я посолил раздавленные в кружке ягоды.
— Вкус изумительный, Олег запатентуй.
— Ещё чего!
— Это только начало. Солёная черника станет символом парадоксальной мысли.
В истории кулинарии будет сказано:
— Преодолев банальные привычки, Олег Шкляревский засолил чернику и создал оригинальный термин…
— Лучше пойти к биологам за сахаром, — сказал Олег, отмахиваясь от всемирной славы.
*
Ветер сдул комаров, обжигающих руки и шею, и наступило лёгкое блаженство.
Мы ещё не привыкли к нему и наслаждаемся отсутствием кошмарной комариной мглы.
Возле лица витает звуковой мираж, и я прихлопываю на щеке пустое место и смеюсь — Комариный синдром.
Ветер крутит над нами берёзы. Огонь гудит. О комарах забыли.
Завариваем чай. На углях запекли форель с укропом, с луком.
Марухин развернул обугленное серебро пакета со следами протёкшего сока.
Печёная форель в лучах фонарика, висящего на палке, придаёт нам силы, ведь нам ещё идти домой с тяжёлым рюкзаком, с уловом.
Выходим на тропу. Брат говорит:
— Затопим печь, поставим чайник на плиту.
Я молчу. Впереди истязание солью и холодом родниковой воды из ручья. Пока мы не расслабились, придётся засолить улов, четыре сёмги и с десяток хариусов, после тёплого дома сделать это труднее, но я молчу. Зачем перекрывать им радость возвращения, опережая неприятное и тем самым его удлиняя.
*
Мой посох — лёгкая осиновая палка с красной лентой на ручке, чтобы увидеть, если потеряю.
Вода и солнце сделали её упругой, твёрдой, — постучишь ножом — звенит, — и почти невесомой.
С таким же посохом ходил Гомер, щекою осязая море, и останавливался на краю обрыва, за шаг до пустоты.
И Геродот отбрасывал змею в душных зарослях скифской полыни.
С такой же палкой шёл домой Есенин, повесив на неё английские штиблеты, и возле дома выбросил в крапиву.
На перекатах, где вода сбивает с ног, посох — третья нога и трёхметровая рука.
Бывает, в сумерках заметишь под кустом велосипедную покрышку.
Пригодится прибить на ступенях крыльца.
Зацепишь посохом, а покрышка шипит, отползая…
*
Инспектор Тишин опускает в бочку с дождевой водой резиновый сапог.
Наклонился и дует в него.
— Где-то он протекает.
Мокрый сапог блестит под солнцем, как глухарь.
А в это время в доме у Ивана стучат часы, подарок леспромхоза. Иван Шкляревский медленно заваривает чай, медленно режет хлеб и медленно жуёт, как человек, которого нигде не ждут, и никого ему не надо. Белые ночи кончились, можно поставить сеть.