Книга Длинного Солнца - страница 4

стр.

— мертвая женщина в переулке, примыкающем к Серебряной улице, и люди четверти.

— огоньки под каждой ногой, как города, низко висящие в ночном небе. (И, о, теплая кровь кролика, смочившая холодные руки патеры Щука.)

— гордые дома на Палатине[4].

— Майтера Мрамор играет с девочками, и майтера Мята хочет, но не осмеливается. (Старая майтера Роза молится одна, молится Жгучей Сцилле, живущей во дворце под озером Лимна[5].)

— Перо, которого Рог отпихнул в сторону, падает — не так легко, как подразумевает его имя, но все-таки не ничком — на крошащиеся блоки из коркамня, хотя предполагалось, что коркамень сохранится до конца витка.

— Вайрон и озеро, урожай, сохнущий в полях, умирающая смоковница и открытое пустое небо. Все это, и еще многое другое, прелестное и отталкивающее, кроваво-красное и весело-зеленое, желтое, синее, белое и черно-фиолетовое, смешение всех этих красок и других, которых он не знал.


* * *


И тем не менее все это было несущественно. Имели значение только голоса, только пара голосов (хотя, он чувствовал, их было больше, но где взять уши, которые могли услышать их), а все остальное — бессодержательное представление, показанное ему, чтобы он мог узнать, для чего они, развернутое перед ним, чтобы он мог узнать насколько они драгоценны; однако их великолепный заводной механизм слегка перекосился, и он должен выпрямить его — для этого он родился.

Иногда он забывал все остальное, хотя время от времени все это вновь случалось с ним, и тогда новая уверенность окутывала трудные истины; но он никогда не забывал голоса, которые, на самом деле, были одним голосом, не забывал, что они (которые были одним) сказали; никогда не забывал жестокого урока, хотя пару раз пытался оттолкнуть их, эти беспощадные слова; он слышал, как падает Перо, бедный маленький Перо, как горячая кровь кролика брызжет на алтарь, как Первые Поселенцы занимают дома, приготовленные для них в знакомом Вайроне, как мертвая женщина, кажется, шевелится, как тряпки трепещут на горячем ветру, родившемся где-то на половине витка; он слышал, как ветер дует все сильнее и безумнее и как заводной механизм, который на самом деле никогда не останавливался, опять начинает поворачиваться.

— Я не подведу, — сказал он голосам и почувствовал, что лжет, но почувствовал и одобрение.

И тогда.

И тогда…

Его левая рука двинулась и выхватила мяч из пальцев Рога. Патера Шелк закрутился. Черный мяч, как черная птица, пролетел через кольцо на противоположном конце площадки, с довольным стуком ударился об «адский камень», выбил из него синие искры и, отскочив назад, протиснулся через кольцо во второй раз. Рог попытался остановить мяч, но Шелк отшвырнул его в сторону, опять схватил мяч и зажег второй дубль. Колокольчики монитора пропели пеан[6] из трех нот, и на экране появилось истасканное серое лицо, объявившее окончательный счет: тринадцать на двенадцать.

Тринадцать на двенадцать не такой плохой счет, подумал патера Шелк, забирая мяч у Пера и засовывая его в карман брюк. Более старшие мальчики не будут слишком недовольны, а младшие придут в экстаз от восторга.

Этот последний, по крайней мере, уже слишком очевиден. Он подавил импульс утихомирить их и посадил двоих самых маленьких на плечи.

— Все в класс, — объявил он. — Немного арифметики пойдет вам на пользу. Перо, брось Ворсинке мое полотенце, пожалуйста.

Перо, один из самых больших младших мальчиков, подчинился; Ворсинка, сидевший на правом плече Шелка, сумел схватить полотенце, хотя и не очень ловко.

— Патера, — отважился сказать Перо, — ты всегда говоришь, что во всем есть урок.

Шелк кивнул, вытирая лицо и приглаживая взлохмаченные золотистые волосы. Его коснулся бог! Внешний. Хотя Внешний не был одним из Девяти, он, тем не менее, без сомнения был богом. Да, это было просветление!

— Патера?

— Я слушаю, Перо. Что ты хочешь спросить? — Но просветление предназначается для теодидактов[7], а он не был священным теодидактом — ярко раскрашенным и увенчанным золотой короной образом в Писаниях. Разве он мог рассказать этим детям, что посреди игры…

— Какой же урок в нашей победе, патера?