Книга Корешей - страница 56
В Кенди Жилберто засадила супруга. Обычные семейные дрязги, но горячий как и все потомки конкистадоров, Жилберто выложил на стол ствол — в качестве аргумента нерушимой мускулиновой силы.Впаяли и за кухонную тиранию, и незаконное хранение.
«Эта сука теперь продаст всю коллекцию тачек за шесть месяцев. Все что нажили профукает, курица тупорылая, конья пута»
Выслушав мою историю Гилберт-эвакуатор машет рукой: «подумаешь херня какая, обычный файсбучный флирт — файсбук это порождение дьявола, призванное растоптать институт семьи»
- Напиши ей, извинись за все, попроси заплатить, сколько у тебя выкуп? Пятьсот? Всего-то? Каброн. Попроси заплатить. Покайся. Будешь дома до суда. Давай-ка найди конвертик — я его разукрашу цветочками как эти сучки бестолковые любят. Как говоришь ее зовут?
Каброн — это козел по-испански. Но у них всегда а нужен контекст, чтобы понять обидно это или нет. Среди друзей «каброн» это вроде как наш «чувак», но кроважадный капрал сночной смены это тоже каброн.
Идея Жилберто мне понравилась. Я заказал у Билли розочку из туалетной бумаги, а Эвакуатор расписал конверт пуэрториканской хохломой. Никакой «заимчик» за конверт он брать не стал по-соседки, но я все же прорекламировал его скил во время очередного стендапа в вечерний прайм-тайм.
Билли хотел за бумажную розочку полный трей с обедом и я решил устроить разгрузочный день.
Письмо вышло фальшивым , но розочка Билли должна была совершить чудо и вытащить меня из тюрьмы. Я посмотрел на розочку и вдруг вспомнил как жена принесла огромный букет, и я его все пристраивал везде, подрезал, любовался говорил что даже засохшие розы, мертвые розы прекрасны в своем сне. Обидно стало до слез.
А тут еще менты приперлись со шмоном, выстроили всех у стены с руками за голову, перевернули все и рассыпали мой последний кофе. Думали, наверное, там кокс у меня так бережно хранимый.Я вспомнил что это происходит не корысти ради, а только волею посадившей меня жены.
После шмона я пошел в дальняк и долго рвал над толчком и и нежную розочку из туалетной бумаги, стоившую мне сегодняшнего обеда, и расписной конверт. Успокоился только смыв фуфло в унитаз следом за своей счастливой семейной жизнью.
21
В мой первый американский год свой день рождения, вернее ночь — потому как трудились мы в ночную — я по колено в штрипе отшкуривал пол в магазине «Деловитый бобер». Жалование немного приблизилось к моей зарплате на базе ВВС в Карши. Но уровень цен даже в такой занюханой дыре, как Акрон, Огайо был выше чем в узбекских Каршах и я занял согбенную позицию в том что сами американцы называют «пищевая цепочка».
Добавились и рефлексии — превратится из замдиректора по строительству на в уборщика меня угнетало. Я строил планы как отложу денег на поездку по США и свалю от сюда к черту. Не в Карши, понятно, но в Питер или Москву — охотно. «Свободная счастливая страна» у них только на футболках и наклейках на бамперы. Большая часть США набор повторяющихся унылых пластиковых декораций. Внешняя красота и лоск — строго на экспорт, для привлечения новых поколений добровольных рабов.
Денег отложить все не получалось — боссы-хозяева взимали за жилье, транспорт и помощь в получении прав. Только в Америке понимаешь, почему водительское удостоверение называется «права».
Когда ты не должен хозяевам, они попросту задерживают зарплату. Чтобы ты влез к ним в новые долги и они могли срезать за долги следующую. Усталость от непривычной тупой и крайне вредной физической работы воровала редкие часы свободного времени. Когда пашешь каждую ночь, а потом спишь — на жизнь остается мутных часа три пополудни. Так что моя американская мечта тогда случалась разве что во сне.
Иногда я вырывался в библиотеку — три мили в один конец. Там были бесплатные компы с интернетом и я открыл для себя литературный сайт. Поражался, как мало знаю о современной литературе и вообще сама движуха тогдашняя казалось мне авангардом, призванном воскресить тургеневых, буниных и набоковых нашего времени.
Безысходность полукрепостной жизни начинающего нелегала в США — тонко описанная в книжке Джека Лондона «Мартин Иден» привела меня к тому, к чему и самого Лондона — бутылке дешевого бурбона.