Книга Короткого Солнца - страница 62
Если бы я собирался написать нечто похожее вместо неприкрашенного, прямого отчета, я бы просто объяснил, почему я сомневался в Вайзере, и оставил бы читателя в неизвестности относительно того, оправданы ли эти сомнения. Это не так. Поскольку это не так, я хочу прямо сказать здесь, что, за исключением некоторых незначительных преувеличений особенностей берега и пропуска многих небольших островов (особенно того ужасного острова, на котором я упал в яму), его карта была удивительно точной, по крайней мере относительно областей, через которые я путешествовал в моих долгих поисках неуловимого Паджароку, называемого городом.
Вечером, прежде чем вернуться на лодку, я купил плотно закрывающуюся коробочку из промасленного саксаула и палочку сургуча; вернувшись на борт, я внимательно изучил карту, а затем положил ее в коробочку вместе с копией письма, растопил сургуч в пламени фонаря и обрызгал им каждый стык — процесс, за которым Бэбби наблюдал с бо́льшим интересом, чем можно было ожидать от любого зверя, кроме Орева.
Он все еще был там, хотя я почти ожидал, что к тому времени, когда я вернусь, он исчезнет. Это был первый раз, когда я оставил его на лодке одного.
Воспоминание об ограблении все еще мучило меня, и было почти приятно иметь хуза на борту. Хотя мою лодку никогда раньше не грабили — даже в тех редких случаях, когда я оставлял ее привязанной к пирсу без единого человека на борту, — я знал, что других обворовывали, а некоторые люди потеряли свои лодки. По правде говоря, когда я вернулся к себе в ту первую ночь, я был счастлив обнаружить, что больше ничего не пропало. Обычно мы брали Сухожилие или (чаще) близнецов, чтобы было кому присматривать за баркасом, пока мы с Крапивой обменивали нашу бумагу на предметы, которые были нам нужны, но которые мы не могли вырастить или сделать для себя, или на алкоголь, еду и одежду, которыми мы могли торговать с лесорубами.
— Утром мы отправимся в плавание, — сказал я Бэбби. — Если ты хочешь сойти на берег, сейчас самое время. — Он только хмыкнул и отступил на носовую палубу, выражение его морды (такое же упрямое, как и у Вайзера) говорило: «Ты не уплывешь без меня».
Естественно, мне пришло в голову, что я мог бы выйти в море в тот же вечер, но я устал, и почти не было ветра; по всей вероятности, это означало бы много работы впустую.
Ход событий мог бы радикально измениться, если бы поднялся достаточно сильный ветер и я прошел бы мимо Ящерицы, пока еще было темно.
Кто может сказать?
Уже очень поздно, но я чувствую, что должен написать немного сегодня вечером, должен продолжить этот рассказ, к которому я не прикасался три дня, или вообще отказаться от него. Как странно возвратиться к нему при свете лампы и прочитать, что я лег спать, вместо того чтобы выйти из Нового Вайрона. Тогда я был так уверен, что посадочный аппарат в Паджароку полетит, как только будет готов, что он вернется в Виток, как и обещалось, и что я буду на нем, если только успею вовремя. Я был ребенком, а Кабачок и остальные (которых я считал мужчинами и женщинами, а себя — взрослым мужчиной) были лишь детьми постарше, рисковавшими гораздо меньше.
Бури становятся все ужаснее. Сегодня была плохая, хотя она почти закончилась, когда стрелки моих часов сошлись вместе в зените циферблата. Говорят, почти все наши финиковые пальмы исчезли, и нам будет их ужасно не хватать. Мне надо узнать, как долго саженец должен расти, прежде чем начнет плодоносить. Двенадцать лет? Будем надеяться, что не так долго. Люди встревожены, даже труперы из моей охраны. Сегодня вечером я собрал их вокруг себя, пока снаружи бушевала буря.
— Некоторые из вас, кажется, думают, что раз уж инхуми пересекают бездну в сопряжение, они должны уйти до того, как сопряжение закончится, — сказал я. — Зачем им уходить, когда нас здесь так много, так много крови для них? Я говорю вам, что, хотя некоторые из тех, кто задержался здесь на долгие годы, уйдут во время сопряжения витков и вернутся на Зеленую, чтобы размножаться, большинство останется. Вы сомневаетесь во мне?
Они были пристыжены и ничего не ответили.