Книга моего деда Коркута - страница 33

Гяуры расположились *в извивавшемся черном ущелье,^>59 надели на юношу черную шерстяную одежду, бросили его поперек у порога ворот; кто входил — наступал, кто выходил — наступал: «нам достался в руки старый враг, сын татарина; *по заслугам ^>60 мы убьем (его)», — (говорили они), бросили его поперек у порога ворот. Тут пришел хан Казан, стал горячить своего каурого коня; гяуры увидели, что пришел Казан, шарахнулись; кто стал садиться на коня, кто стал надевать кольчугу. Юноша поднял голову и говорит: «Скажите, гяуры, что случилось?». Гяуры говорят: «Твой отец пришел; мы хотим схватить его». Юноша говорит: «Пощадите, гяуры, пощадите, в единстве божьем нет сомнения!». Гяуры дали юноше пощаду, развязали ему руки, открыли ^>60а ему глаза; юноша вышел навстречу своему отцу и говорит — посмотрим, хан мой, что он говорил; Уруз говорит: «Приди сюда, мой бек-отец! Откуда ты узнал, что я очутился в плену, что мои белые руки связаны на спину, что к моей белой шее привязан волосяной аркан, что мои черноокие джигиты перебиты? Пока ты не пришел, отец, гяуры совещались: „схватите Казана, всадника каурого коня; свяжите ему белые руки от (самых) локтей, не дав ему опомниться, отрубите его прекрасную голову, пролейте на землю его алую кровь, убейте в одном месте их обоих вместе с сыном, погасите его очаг“. Так они разговаривали. Хан мой, отец! я боюсь, что ты, когда заставишь скакать своего каурого коня, дашь ему поскользнуться, что ты, когда будешь сражаться, дашь схватить себя, дашь отрубить, не опомнившись, свою прекрасную голову, заставишь плакать мою седокудрую мать, приговаривая: „сын!“, приговаривая: ^счастье моей головы, Казан!“. Вернись назад, отец, направься к своему златоверхому жилищу, будь надеждой моей старухи-матери! Не заставляй плакать моей черноокой сестры, не заставляй стонать моей старухи-матери; умереть отцу ради сына постыдно. Ради создателя, отец, вернись, отправься домой! Если выйдет навстречу моя старуха-мать, спросит тебя обо мне, отец, дай ей правдивую весть; скажи: я видел твоего сына в плену; скажи: его белые руки связаны от (самых) локтей; скажи: к его шее привязан черный волосяной аркан; скажи: он лежит в свином хлеву; скажи: волос и шерсть трут его шейку; скажи: тяжелая цепь бьет его по ладыжкам; скажи: пищей ему — залежавшийся ^>61 ячменный хлеб и горький лук. Обо мне пусть моя мать не заботится; пусть ждет один месяц; не приду через один месяц — пусть ждет два месяца; не приду через два месяца — пусть ждет три месяца; не приду через три месяца, тогда пусть знает, что я умер, пусть заколет моего коня-жеребца и устроит по мне поминки, пусть отпустит мою жену, дочь чужанина; в ожидавший меня свадебный шатер пусть войдет другой. Пусть моя мать ради меня наденет синюю (одежду), * оденется в черное; ^>62 пусть в народе остальных огузов оплакивают меня; да будет моя голова жертвой на твоем пути, вернись назад, отец!». Еще одно говорил юноша — посмотрим, хан мой, что он говорил: «Были бы целы лежащие против (нас) черные горы — у народа будут летовки; были бы целы обагренные кровью воды — *их кровь спадет; ^>63 были бы целы богатырские кони — родятся жеребята; были бы целы в рядах красные верблюды — они дадут верблюжонка; были бы целы в стадах белые бараны — они дадут ягненка; были бы здоровы беки-герои — у них родится сын. Будь ты здоров, пусть моя мать будет здорова, пусть всемогущий даст вам сына лучше меня. *Пусть моя мать сделает свое белое молоко для меня разрешенным; ^>64 не вступай в битвы, вернись назад, отец!».

Тут хан Казан заговорил — посмотрим, хан мой, что он говорил: «Сын мой, сын! сын, вершина лежащей против (нас) моей черной горы! мощь моего крепкого стана, душа моя, сын! сын, свет моих темных очей! Рано утром я встал со своего места ради тебя; своего каурого коня я утомил ради тебя: *к моему белому тутовому дереву я прибавил аршин [? ] ^>65 ради тебя; да будет моя голова жертвой, душа моя сын, ради тебя! С тех пор, как ты ушел, мой плач, бывший на небесах, спустился на землю; перестали громко бить в барабаны; не созывался мой знатный великий диван; знавшие тебя сыновья беков сняли белую одежду, надели черную; моя дочь-невеста, подобная гусю, сняла белую одежду, надела черную; твоя старуха-мать пролила кровавые слезы; твой белобородый отец охвачен горем. Если я вернусь отсюда, сын, пойду домой, если твоя белолицая мать выйдет навстречу, спросит о сыне, сказать ли мне: его белые руки связаны на спину? сказать ли: к его белой шее привязан волосяной аркан? сказать ли: он у гяуров, ходит пешим? Что станется с моей честью, сын? Сказать ли: волос и шерсть трут его шейку? сказать ли: тяжелая цепь бьет по ладыжкам? сказать ли: пищей ему— ячменный хлеб и горький лук?». Снова говорит Казан: «Когда лежащие против (нас) черные горы состарились, травы (на них) не вырастет, народ на летовки не пойдет. Когда многоводные красивые реки состарились, берегов они не зальют; когда верблюды состарились, верблюжонка они не дадут; когда черные богатырские кони состарились, жеребенка они не дадут; когда мужи-джигиты состарились, сын у них не родится. Твой отец — старик, твоя мать — старуха; сына лучше тебя всемогущий нам не даст, твоего места ему не занять! *Став небесной