Книга о разведчиках - страница 15
Так длилось, наверное, недели две.
Тот день, когда я увидел ее, летчицу, я, конечно, запомнил надолго.
Случилось это после полдника. Вся палата ушла на концерт — почти все лежачие, за исключением старшего сержанта, уже стали не то чтобы шибко ходячими, но во всяком случае самодвижущимися. Я только что притащился с перевязки и сидел на койке, переводя дыхание.
А старшего сержанта укатили на съемку гипса — главный врач утром сказал, что настало время посмотреть, что там под гипсом творится, правильно ли срастается…
Дверь в палату была открыта настежь. Краем глаза я заметил, что в дверях кто-то появился. Подумал: кто-то из концертников не досидел и волокется домой. Поднял голову: против дверей в коридоре в инвалидной коляске сидела и, глядя на меня, улыбалась молодая женщина.
Почему-то сразу догадался, что это — она, летчица. С бледно-подсиненным лицом, пышными, очень коротко стриженными волосами, она показалась мне в первое мгновение большой фотокарточкой и еще более подсиненной рамке дверей. Но глаза, подвижные, серые и большие, оживляли эту «фотографию». Голубой халатик — за полгода моей армейской жизни, пожалуй, первая истинно женская одежка; нога в гипсе — это уже банально, ибо кругом ломаные ноги; голые по локоть нежные и красивые руки, миниатюрные часики… Я рассматривал летчицу с наивной бесцеремонностью. И, наверное, рассматривал довольно долго. Но ее ничуть не смутило мое любопытство — должно быть, она уже привыкла к этому. Наконец, я начал догадываться, что мне следовало бы встать, поздороваться с ней. Но при этом у меня все-таки хватило сообразительности представить себя в джентльменской позе и… в кальсонах. И я не встал, а потянул на колени одеяло.
Летчица опять улыбнулась.
— Это и есть восьмая? — Она сделала паузу и добавила: — Гвардейская.
— Да, — сказал я. — Проходите, пожалуйста, садитесь.
Она засмеялась…
— Я же сижу…
— Ну, все равно проезжайте сюда. — И с невольным сожалением у меня вырвалось: — Только Жоры нет. Он, наверное, на концерте.
Мне показалось, что какая-то тень прошла по ее лицу, словно тучка проплыла.
— А он меня меньше всего интересует. — Она вкатила свое кресло через порог.
И снова будто солнце отразилось на ее лице — радостное настроение так и сквозило во всем.
— А как вас звать, юноша? И вы всегда такой бледный?
— Нет, не всегда. Был нормальным, а теперь вот…
— Залечили?
Я не понял.
— Лечили, лечили и залечили на другую сторону.
— Да нет вроде. Рану затянуло быстро, а рука не поднимается.
— И вас — на операционный стол?
— Ага. Располосовали плечо. Сегодня первый раз пешком сходил на перевязку.
— Ну и как? — улыбнулась она участливо.
— Насилу ноги приволок, — засмеялся я.
— Я тоже сегодня сделала первый выезд в свет…
Глаза у нее серые, с маленькими черными точками зрачков и такие веселые, смешливые. И показалось мне, что я давно-давно знаю эти глаза и до самой глубины понятно мне их выражение.
— Вы понимаете, у меня сегодня такой счастливый день! Будто заново мир увидела. А миру-то — всего один коридор. А вот, понимаете, радостно. Никогда не думала раньше о таком. Вы долго лежали?
— Не-е. Две недели всего. А сюда привезли меня из Красного Яра.
— Тогда вам трудно понять мое состояние. Я-то почти четыре месяца не поднималась — чуть ли не все лето в четырех стенах. Небо-то только лоскуточек в окно и видела. Единственное, что спасало, — это письма от друзей, ну и, конечно, книги. Книг наглоталась! — Она весело сморщила носик и провела пальцем по горлу. — А вы любите читать книги?
— Очень даже! — вырвалось у меня горячо.
— А что вы сейчас читаете? — показала на тумбочку, на которой лежала книга.
— Вчера закончил пьесу Симонова «Русские люди».
— Интересная? Слышать о ней слышала, а прочитать еще не довелось…
В это время в дверях появился Жора. Увидев летчицу, он круто повернулся и шмыгнул мимо дверей. Меня это удивило. Но я не успел рта открыть, как следом за Жорой появилась нянечка. Она всплеснула руками.
— Валентина Васильевна! С ног сбилась, ищу вас. Пора на место, голубушка. На первый день достаточно. Нельзя же постольку гулять Давайте поехали домой!