Книга о счастье и несчастьях - страница 13

Теперь уже почти все позади. Репетиция закончилась. Катя и Володя в пятницу вернулись на свою квартиру. Лида в кухне уже борщ варит. Вчера выводили на улицу.

Неожиданность, неспровоцированность инсульта обескураживает: нельзя защититься. То же и со мной: уже писал, что обессилел в последнее время. Дистанцию не выбегаю.

Ах, эта стариковская память… Как много места занимают мысли о прошлом. Иногда оно кажется совсем реальным, даже трудно отличить от настоящего, особенно это касается друзей. Живут и живут в душе, никак не хотят умирать.

Поэтому о Кирилле нужно закончить, хотя бы бегло. Чтобы он в могиле не обижался.

Или ты, Амосов, не друзей, а себя описываешь? Ностальгия по прошлому? Может, и так…

Не прижился я тогда, в 46-м, в Москве. И не потому, что комната была в четыре метра, еда скудная и короста на голове. Работы не было, хирургии.

В должность — заведовать операционной — я вступил с 1 декабря 46-го. К Новому году уже знал: не для меня служба. С 18 лет, с электростанции, привык командовать и делать дело. А тут — вовсе безделье.

Сначала смотрел операции, на два месяца хватило. Раньше таких не видел: внутригрудные резекции пищевода или удаление рака кардии через живот. Спинномозговая анестезия с новокаином обезболивала все под диафрагмой на три часа — благодать. Хороши операции, нет слов, но трепета почему-то не испытывал. Отравлен уже был: «Дай мне, и я сделаю». Но никто не предлагал даже ассистировать. А дурацкое самолюбие не позволяло просить. Впрочем, молодые хирурги мало что имели: ассистенция, писанина и треп в ординаторских. Кира отлично вписался в этот быт, а я — нет. Поэтому тошно мне было ходить в институт, будь он хоть трижды прославленным, юдинским. Технику я тоже не наладил. Мастерской нет, да и сердце не лежало.

Поэтому я изучал объявления в «Медицинском работнике», ходил в Минздрав: «Вон из Москвы! В глушь, в Саратов!» В Саратов, точно, не светило, хотя бы в маленький городок, тысяч на пятьдесят жителей. Трудно было устроиться после войны: много таких активных фронтовиков, как я, вернулись с притязаниями.

Москва зимой 46–47-го была мрачна и голодна, год был неурожайный. Карточки отоваривались, но продукты были плохие и с очередями. Рынок непомерно дорог. На военные сбережения надо было еще одеться. Летом, во время отпуска, я ездил в Череповец из Ярославля, хотел забрать «прошлое» — книги, фотографии, письма. Ну и одежду тоже, перед войной был уже кое-какой гардероб. Все оставалось у матери одной нашей докторши. Увы, кроме бумажного имущества, ничего не сохранилось — все проели. «Вестей от вас не было, думали, не вернетесь». Я не осуждал. Спасибо за то, что уцелело.

Житейские невзгоды не тяготили меня в то время: действовало облегчение — война кончилась. Долго еще просыпался утром с радостью: уже не убивают.

Впрочем, какую ни на есть одежду нужно было раздобыть. Поэтому ходил на барахолку, купил пиджак, почти новый, и пальто.

Вот если бы еще хирургия…

Кирке не завидовал: ординаторское положение меня не прельщало.

1947 год встретили с однополчанами, очень весело. Запомнилось огромное блюдо винегрета.

Про общественную жизнь сведения получал от Кирки. Общее впечатление: примирение и привыкание. Старое Сталину простили, о новом заходе — аресте всех бывших военнопленных — не знали. Процессов теперь не устраивали. В войну поднимали Отечество, вернули стране историю, даже с церковью заигрывали. Казалось, вождь одумался. Однако два школьных товарища Киры сидели в тюрьме, в 44-м их арестовали, еще на фронте. Один из них Санька Солженицын. Его невеста, Наташа, училась в аспирантуре и часто приходила. Слышал рассказы о передачах, допросах, видел слезы. История только в общих чертах: друзья — фронтовые офицеры — обменялись письмами, в которых нелестно отозвались о вожде народов, и их тут же замели.

В феврале 47-го мы получили письмо из Брянска, от нашей госпитальной старшей сестры. Любовь Владимировна Быкова писала, что в областную больницу ищут главного хирурга. «Может, приедете?»

Я помчался тут же.

Городок после Москвы — маленький, а после войны — большой. Больница и на область и на город вполне приличная, здание выстроено перед войной. Пожилой главный врач, еще с довоенной интеллигентностью, Николай Зенонович Венцкевич, принял хорошо. В активе у меня было немного: стаж — 7 лет, из которых пять — военных. Но была рекомендация Быковой, работаю в прославленном институте, а о том, что там даже скальпеля не держал, умолчал. К тому же диссертация готова. Вот только вид был уж очень заморенный, он даже спрашивал потом у Любови Владимировны: не болен ли чем? В общем, пригласили на должность. На радостях послал телеграмму Лиде и зашел на рынок — картошка дешевая.