Книга о странных вещах - страница 37

– Да, – согласился старик. – Их перестали выпускать после пятьдесят третьего года. После смерти Сталина их стали сажать.

Эсфирь Наумовна гневно вздохнула, надела очки и принялась шуршать газетой с программой.

– Переключи на третий канал, – сказала она. – Там идут «Окна». Боже, как мне нравится Димочка!

– На первом будут показывать фильм, – упрямо сказал Лазарь Александрович. – Я давно хотел его посмотреть.

Эсфирь Наумовна поднялась и вышла на кухню. Слышно было, как она раздраженно гремит там посудой.

Через некоторое время она заглянула в комнату.

– Будешь пить чай?

– Нет, – сказал старик.

– Ты всегда пытаешься спорить, – сказала Эсфирь Наумовна. – Глупо. Очень глупо. В конце концов, все это было уже давно. Семен Гедальевич умер в шестьдесят восьмом.

– Да, – Лазарь Александрович старательно делал вид, что смотрит телевизор. – Я помню, как ты рыдала. И я помню, как ты два месяца ходила в трауре.

– Можно подумать! – повысила голос старуха. – Можно подумать, что ты всю жизнь сам был примерным семьянином. Мне не хватит пальцев, чтобы вспомнить все твои привязанности и симпатии, даже если я разуюсь.

– Но я никогда не выставлял их демонстративно напоказ, – отрезал старик.

– Мог бы уйти тогда, – подумала вслух старуха.

– Когда? – Лазарь Александрович печально улыбнулся. – В пятьдесят втором? И стать участником сионистского и контрреволюционного «Джойнта»? Интересно, сколько бы лет мне пришлось отсидеть в лагере за супружескую неверность? Твой папочка недвусмысленно предупредил меня тогда о последствиях, как он сказал, любого непродуманного шага! Но почему не ушла ты?

– А зачем? – удивилась Эсфирь Наумовна. – Плохо или хорошо, но мы нашу жизнь прожили. И еще неизвестно, что было бы, уйди я от тебя к Семену. Он ведь был женат на дочке второго секретаря обкома. Ты же помнишь Касьяника? Он всегда был решительным мужиком!

– Замолчи, Эсфирь, – сказал старик. – Что меня всегда раздражало, так это твой непроходимый цинизм!

– Ох-ох-ох! – проговорила Эсфирь Наумовна, но все-таки замолчала.

Ближе к ночи она постелила.

– Не кури на ночь, – строго сказала она. – Иначе ты всю ночь будешь кашлять и я, как всегда, не высплюсь. Мне утром в поликлинику идти.

Уже засыпая, Эсфирь Наумовна спросила:

– Лазарь, тебе не кажется, что в доме пахнет газом?

– Я ничего не включал, – сказал старик, и это было чистой правдой. Чайник включала жена, она и забыла про него. А чайник закипел, выплеснулся и затушил конфорку. Поэтому, когда мучающийся бессонницей Лазарь Александрович все-таки встал около двух часов и пошел покурить, газу уже набралось вполне достаточно, и воспламенившаяся спичка сделала свое дело – от взрыва вылетели стекла в соседних домах, а вспышку взрыва заметил даже израильский шпионский спутник «Экзот-244».

Маленькие разногласия всегда ведут к большим недоразумениям, которые обычно заканчиваются только на кладбище.

Они лежат под одним памятником – серым, невзрачным, сделанным из гранитной крошки. Понятное дело, все богатые родственники уже уехали, а оставшиеся бедные не могли поставить роскошное надгробие.

Иногда слышно, как Эсфирь Наумовна укоряет мужа:

– Лазарь! Ну что ты все лежишь и лежишь? Прогулялся бы! Погода какая!

– Ты опять ходила к Семену Гедальевичу? – скрипуче интересуется старик.

– Да нет же, нет! – сердится старуха. – Разве ты забыл, что он на Ворошиловском кладбище лежит? Лазарь, восстань! Весна на улице! Сирень уже вовсю цветет!

Последнее время они ссорятся все реже. Все больше молчат. И это понятно – что ссоры тому, у кого впереди Вечность?

– Домовинами поменяться? – взвизгнули в непримечательной густо поросшей травой могилке на трех человек. Даже памятник у нее был из гранитной крошки, а по нему выбиты имена с фамилиями и даты. – А ты на нее заработала, на хорошую домовину? Нет у меня дочери, нет! Пропила ты родство, Люська!

– Боря! Боря! – укоризненно и печально вмешался женский голос.

– А ты не встревай не в свои дела! – уже мягче сказал мужчина. – Ишь, стрекоза прилетела! Кто ее только к нам подзахоронил, бесстыдницу эту?

Я тридцать лет на моторном заводе! Да я мальчишкой у станка встал, в четырнадцать лет цену рабочему поту узнал. А эта разлетелась на все готовенькое. Всю жизнь за нашими спинами прожила и здесь разохотилась: гробами, видите ли, ей поменяться захотелось!