Книга правды - страница 6
B. И»: Одна из Ваших серий называется «Классикой контркультуры». Что Вы понимаете под словом «контркультура»?
А. К.: Ну, по этому поводу вспомнить старую шутку о том, как у абитуриентов на истфаке спрашивали: «Что такое фашизм?» В девяноста процентах был полный пролет. На сайте Vookstock Project вывешен мой диплом «Молодежные Субкультуры США и Великобритании с конца 40-х по наши дни», который я писал в Лондоне. Там я подробно говорю и о понятии «контркультура», и о мифологии образа Иного. Это непростой вопрос, и не хотелось бы говорить на уровне клише и штампов. Конечно, всегда может найти в термине какой-нибудь изъян. Действительно, как в том вопросе про фашизм.
В. И.: Попробуйте, все-таки…
Л. К.: Хорошо. В каждой культуре заложена потребность в «наоборотной», извращенной культуре, которая бы отвергала ценности культуры традиционной. Но эта «наоборотность» может в разных культурах выражать разные, иногда противоречащие друг другу ценности. Образ Иного — неважно, трактуем ли мы его как образ врага или возможность на вербальном уровне или на уровне текста пройти через ад, как это сделал герой романа Стокоу «Коровы» — помогает принять какие-то решения. В каком-то смысле такие тексты помогают умерщвлению в себе некоторых сил, которые движут некоторыми людьми, когда они приходят в супермаркеты и расстреливают там детей, например. Недавно у нас был любопытный разговор со Стюартом Хоумом. Он изумлялся, что его тексты так популярны в Финляндии. Я ему сказал: «Ты же понимаешь, для финнов это настолько необычно, настолько выходит за рамки клише и табу, что-то типа озарения, и они читают это с огромным интересом».
В. И.: Ваше отношение к «спокойной» и традиционной литературе.
A. К.: Как-то мне подарили старинный сборник моего предка, поэта Языкова. Я был потрясен его величием. Не говоря уже о Денисе Давыдове, чьими стихами я увлекался с детства. Ну и, кстати, за людьми, которые вам кажутся злобесны-ми мутантами* утопающими в крови и сперме — ведь за ними кроется очень значительный культурный пласт. Если говорить о сравнительно-историческом аспекте — это ведь та самая традиция, которая привела сына Ольги, Святослава, в Болгарию.
B. И.: Есть такое смешное слово «позитив»…
А. К.: Все нормально. Мне нравится слово «позитив» и «негатив». И когда Маргарита Пушкина или, скажем, мой отец говорят. «Неужели тебе не хочется почитать чего-нибудь светлого, например, Лонгфелло?», то я отвечаю, что, во-первых, я Лонгфелло знаю едва ли не наизусть, а во-вторых, я люблю многие светлые тексты. К этому стоит добавит, что в советское время существовал огромный пласт трэш-литерату-ры, предвосхищающей киберпанк и авантрэш. Я всем советую читать эти книги. Его не стоит отвергать, другое дело — как его трактовать. «Тайс Афинская» Ефремова была моей любимой книгой. Не стоит забывать, что все наше поколение вышло из «Библиотечки приключений».
В. И.: Ну, это сомнительно.
A. К.: Нет, нет, это так. Вспомните ведь в «Библиотечке приключений» издавали Эдгара По!
B. И/. Не самый светлый автор. И все же, почему-то, говоря о позитиве, вы упоминаете, в первую очередь, трэш.
A. К.: Я говорю о позитиве и трэше. Ну как это объяснить… Возьмем, например, Валентина Пикуля. Там колоссальный заряд оптимизма и позитива, несмотря на трагизм происходящего, несмотря на чудовищную стену предательства и лжи, которая окружает его героев. Но ведь есть крылатое английское выражение, что души героев не умирают, а возрождаются в той или иной степени.
B. И.: Вопрос о позитиве я недавно задавал Кормильцеву и Лимонову, но у них все — война да война.
А. К.: К слову о Кормильцеве — мыс ним начали дружить в свое время, хотя я сразу дал ему понять, что терпеть не могу группу «Наутилус Помпилиус». Дима Пименов мне два дня назад сказал: «Ты вспомни, чем занимался Кормильцев, когда ты вернулся в Россию в 1997 году. Ты же фактически сделал ему карьеру, не говоря уже о том, как он крутил свое имя в связи с серией «Альтернатива», которую ты же фактически и придумал (не говоря уже о твоем неопубликованном переводе «Трейнспоттинга», о существовании которого он прекрасно знал)». Мой перевод «Эйсид Хауса» — ответ на его «На Игле», он бы еще его назвал «На машинке».