Книги Иакововы - страница 44

[40], для его семейства было громадным не­счастьем. Два раза приезжал к нему отец и умолял вернуться вместе с ним домой.

Вскоре мы сделались неразлучными. Спали под одной попоной и делились каждым куском хлеба. Мне нравилось с ним разговаривать, поскольку это был парень весьма впечатлительный, а размышлял он не так, как остальные. Наши дискуссии продлевались до ночи под ту грязную попону, и там мы разрешали великие тайны.

Именно он, в качестве супруга, ввел меня и в те дела, что имеются между женщиной и мужчиной, что тогда мне казалось столь же увлекательным, как и проблема цимцум[41].

Дом был большим, деревянным и низким. Спали мы вповалку в кровати, шириной во всю комнату, один возле другого, втиснувшись один в другого, худые мальчишки, под попонами, в которых довольно часто можно было обнаружить вшей; после того покусанные ими щиколотки смазывали листками мяты. Ели мы немного – хлеб, оливковое масло, немного репы. Иногда женщины приносили нам какие-нибудь ла­комства, хотя бы изюм, но мальчишек было так много, что каждому хватало буквально по нескольку штучек, ровно столько, чтобы не забыть их вкус во рту. Зато мы много читали, собственно говоря, чи­тали мы непрерывно, в результате чего у всех были красные глаза, словно у кроликов, и по чему всех нас можно было распознать. А вечером, когда Бешт мог посвятить нам немного священного своего времени, мы слушали его и его беседы с другими цадиками[42]. Тогда начали интересовать меня проблемы, которые отец мог объяснить не слишком убедительно. Как может существовать мир, раз Бог находится по­всюду? Раз Бог является всем во всём, то как могут существовать вещи, Богом не являющиеся? Как мог Бог сотворить мир из ничего?

Известно, что в каждом поколении существует тридцать шесть святых, и только благодаря ним Господь поддерживает мир в существовании. И наверняка Баал Шем Тов был одним из таких людей. Хотя большинство святых так и остаются нераспознанными, и живут себе они бедными корчмарями или сапожниками, достоинства Бешта были столь огромными, что их невозможно было скрыть. В этом че­ловеке не было ни капли гордыни, и все же, как только он где-либо появлялся, все чувствовали себя как бы немного оробевшими, что его самого ужасно мучило. Было видно, что собственную святость он нес словно тяжеленный багаж. Ничем он не напоминал моего отца, который вечно был печальным и серди­тым. Бешт менялся. Один раз у него был вид старого мудреца, он говорил серьезно, прикрыв глаза; в дру­гой раз что-то на него находило, и он с нами баловался, бросаясь шуточками и вызывая взрывы смеха. Вечно он был готов сделать нечто неожиданное, застающее всех врасплох. По этой причине он привлекал к себе внимание и неустанно удерживал его. Для нас он был центром мира.

Здесь никого не привлекал мертвенный и пустой раввинизм, в этом отношении все были согласны – и в этом смысле моему отцу тут понравилось бы. Зоар читали ежедневно и с огромной ревностью, а многие из старших были каббалистами с затуманенными глазами, которые вечно разрешали между со­бой божественные тайны таким образом, словно говорили о хозяйстве, сколько это они кур кормят, да сколько сена на зиму осталось…

Когда однажды такой вот каббалист спросил Бешта не считает ли тот, будто бы мир является эманацией Бога, тот радостно согласился: "О, да, весь мир – это Бог". Все довольно качали головой. "А зло?", - спросил тот злорадно и каверзно. "И зло является Богом", - спокойно ответил невозмутимый Бешт, но тут же среди собравшихся раздались шорохи недовольства, прозвучали голоса других ученых ца­диков и святых мужей. А на все дискуссии там реагировали резко – опрокидыванием стульев, всхлипом, криком, кое-кто рвал на голове волосы. Много раз был я свидетелем разрешения этой проблемы. И у меня самого вскипала тогда кровь, ведь как же это? А все вокруг, куда его засчитать? В какую рубрику вписать голод и раны на теле, и резню животных, и детей, которых зараза кладет валом? Всегда мне тогда каза­лось, что размышляя таким вот образом, в конце концов, следовало бы признать, что Богу на всех нас на­плевать.