Книги моей судьбы: воспоминания ровесницы ХХ в. - страница 22

Напиши мне, пожалуйста, подробно, как ты провела все это время после моего отъезда. Я очень скучаю и хотел бы возможно чаще получать от тебя письма.

Как вышли фотографии? Пришли мне одну фотографию заказною бандеролью в Холм. О высылке остальных я сообщу тебе. По военным обстоятельствам пока нахожусь в Холме. Если переведут в другой город, напишу. Тете и Наде привет. Тебя крепко, крепко целую.

Твой любящий папа.

P.S. Тете Амалии переведено по почте на твои расходы 125 рублей, и посылаю заказное письмо.

После смерти мамы, еще в 1915 году, по решению семьи с маминой стороны меня взяла под неформальную опеку тетя Амалия. Мы с тетей Амалией, Надей, бабушкой и приехавшим после ее отъезда в Гродно дедушкой Яковом Федоровичем Кноте продолжали жить в нашей квартире, которую папа оплачивал. Постепенно началась ликвидация нашего имущества. Многое продали. Кое-что из приданого моей мамы осталось, и в 1921 году я перевезла все в Москву. До сих пор мы любуемся старинным (начала XIX в.) буфетом из дуба с очень красивой резьбою — память о далеких предках фон Бер. Хотя я и перестала играть, но с любовью смотрю на мамино пианино, в котором когда-то затерялось мамино обручальное кольцо. К сожалению, старинный книжный шкаф из орехового дерева после моего ухода на пенсию пропал из ВГБИЛ, куда я его в 1964 году передала для редких книг. Так стало распадаться мамино саратовское семейное "гнездо". После смерти мамы связь между членами семьи начала прерываться, а революция эту связь оборвала навсегда — члены когда-то большой и дружной семьи рассыпались по разным уголкам нашей планеты.

Зима 1915–1916 годов прошла спокойно. Тетя Амалия была ласкова и заботлива ко мне. О своем будущем я серьезно не задумывалась: много играла на пианино, занялась поэзией (переписывала стихи Надсо-на, Тютчева, Фета), ходила на каток, дружила с девочками, которые относились ко мне с жалостью, и я принимала это как должное. Летом 1915 года я много времени гостила на даче у Муси Минкевич, моей лучшей подружки. В общем, жила довольно самостоятельно. Вела свою бухгалтерию. Узнала, что такое подвести баланс. Вот выдержки из сохранившейся моей "Conto-Buch" ("Конторской книги") за 1915 год:

1916 год — самый тяжелый год в моей жизни. 1 апреля в Тифлисе от болезни сердца умер папа. Его смерть потрясла меня и заставила осознать всю будущность круглой сироты, ведь после смерти мамы я была окружена вниманием папы, тети Амалии и подруг. Да и материально была обеспечена.

В день смерти папы, 1 апреля 1916 года, это было в пятницу накануне Пасхи, я шла домой после занятий в гимназии. Был солнечный весенний день. Голубое небо, тает снег, текут ручейки. И вдруг я заплакала: представилось мне мое будущее "кухарки" — другого выхода я не видела. Дома тетя стала утешать меня, предложила снять креп с весенней шляпы и заменить его светло-серой лентой (через 10 дней кончался траур после смерти мамы). А 3 апреля утром почтальон принес письмо от папиного брата Христофора Михайловича, которого папа вызвал перед смертью в Тифлис, где сообщалось о смерти папы: "…на моих руках бедняга скончался…"

Через 16 лет, в 1933 году осенью, в санатории "Гаспра" в Крыму я встретила инженера из Чернигова, который знал дядю Христофора Михайловича, и он дал мне его адрес. Я написала дяде и получила ответ, в котором Христофор Михайлович рассказывал, что утром 1 апреля 1916 года он ушел от папы в гостиницу, лег спать и уснул. Вдруг во сне к нему подошла девочка с белокурыми косами и умоляла его как можно скорее пойти в госпиталь к папе — он умирает. Христофор Михайлович хотел обнять девочку, т. е. меня, но видение исчезло. Он побежал к папе. Папа действительно умирал со словами обо мне. Это было в тот час[4], когда я плакала, идя по базару и думая о папе. Телепатия или что-либо другое? Но передача мыслей на расстояние состоялась. Всю жизнь переживаю, что опоздала с письмами к папе. Долго не писала. Папа просил писать, и с марта я начала часто ему отвечать. Но письма пришли к нему только после смерти, и я получила их обратно нераспечатанными вместе с его бумагами. Не могу себе простить такой моей беспечности!