Кнут - страница 4

– Нет, каков! – возмутился Дьяков. – «Вы, люди…» А ты что за птеродактиль?

– А я другой, – всхлипнул Подколзин. – Без вашей толстой слоновой кожи. Искренний, непосредственный, честный. Что чувствую, то я и говорю.

– Сначала я тебя расколол.

– Да. Я не могу запираться. Я естествен.

– Ты нетрезв, – сказал Дьяков.

– Сам и споил меня, – крикнул Подколзин. – И вообще, не тебе упрекать.

– Нетрезв и по-девичьи непоследователен, – неумолимо продолжил Дьяков. – Не одобряешь нас, а заискиваешь. Да, гуманоиды негуманны. Так что ж ты томишься, сучишь ногами и жаришься на своей сковородке? Можно вести себя так нелепо?

– А Пушкину можно? – спросил Подколзин. – Вспомни стихи «Желание славы».

– Пушкину – можно, – сказал Яков Дьяков. – Он медный всадник на бронзовом Пегасе. Можно и бедному Сократу, помянутому тобою всуе. А ты обойдись без амбивалентности. Безумствуй, но не сходи с ума. Помни, что имя твое – Подколзин. Тогда я готов прийти на помощь.

– Готов ты… – гость печально вздохнул. – Никто не придет, и ты не придешь. Если готов, то разве на то, чтоб уничтожить и сделать посмешищем. Да, разумеется, я смешон. Все хочется найти путь к спасению или хотя бы человека, к которому можно прислониться. Глупо, невыразимо глупо. Только в метро с тобой разговаривают без экивоков. Во всех переходах начертано, что «выхода нет», а в вагонах, на дверцах: «Не прислоняться». Грубо, но честно. Не пудрят мозги.

Подколзин сделал поползновение схватить подушку с тахты хозяина, но Дьяков остановил его взглядом.

– Ты лучше выпей, – сказал он участливо.

Подколзин прерывисто застонал.

– О чем это ты? – спросил его Дьяков.

– Вспомнилось старое кино, – чуть слышно проговорил Подколзин. – Конь отощал, не может подняться, а хозяин его – кнутом! По бокам. Вставай и шагай на живодерню.

– Везде у тебя – животный мир, – задумчиво констатировал Дьяков. – Какая-то странная упертость. Щенок приблудился, конь отощал. Басня, переходящая в драму. Впрочем, про лошадь – совсем не худо…

Дьяков прервал себя. Молча выпил. В опасных зеленых глазах запрыгали хмельные бесовские огоньки.

– Кнутом, говоришь? По бокам, говоришь? Неплохо, неплохо. Взбодрись, Егорий. Я дам тебе то, чего ты просишь. Славу и общее помешательство. Тася будет кусать себе локти. Но только предайся мне безусловно.

– Вот ты и открыл себя, дьявол, – не то страдая, не то торжествуя, воскликнул Подколзин. – Чего ж ты потребуешь? Душу мою?

– Зачем она мне? Что мне с ней делать? – спросил Яков Дьяков. – Нет, я потребую подчинения. Совсем немного за воплощенье твоей геростратовой вельской мечты. Ты обязуешься не прекословить. Не возражать. Не качать права. Мой первый приказ – не высовывать носу. Пока не позволю – нигде не показываться. Уходишь в глубокое подполье.

– Но я должен снести в «Московский дорожник» заказанную ими статью.

– Так не снесешь. Статья не яйцо.

– Но мне, между прочим, надо жить, – дрожащим фальцетом пропел Подколзин.

– Не спорю, надо. Я дам тебе денег.

– Не стану я есть твой хлеб. Он горек, – сказал Подколзин с громадным достоинством. – Я журналист, а не приживал.

– Сделаешь то, что я говорю, – сурово оборвал его Дьяков. – Я вынужден идти на расходы. Эксперимент без затрат невозможен. Вот будешь славен, как Кочубей, возможно, даже богат и славен – тогда и вернешь все до копейки.

– Так значит, я – кролик? А может быть, мышь? – Подколзин усмехнулся. – Сподобился.

– Не можешь без животного мира. Напрасно ты так переживаешь. Сегодня ты мышь, а завтра – лев. Закон истории, – сказал Дьяков. – Если желаешь жить курчаво, надо суметь жить стадиально. Получишь все, но ходи по струнке. Всего-то и требуется от тебя. Слишком много самосознания у всех у вас в последнее время.

Урчащий баритон подавлял всякую волю к сопротивлению.

– Ты – Вельзевул… – прошептал Подколзин.

– Не надо мне льстить, – отмахнулся Дьяков. – Теперь иди. И сиди взаперти. Не вздумай разгуливать по Разгуляю.

На пороге Подколзин остановился.

– Послушай, – пробормотал он смущенно, – ты это серьезно?

– А ты усомнился? – оскалился Дьяков. – Нет, шутки кончились. Начинается твоя новая жизнь. Тебе придется ей соответствовать. Быть на уровне своих же потребностей. Мужайся, Подколзин. Настал момент истины.