Князь мира - страница 44

- Ведь Мишутку-то чуть не погубили… - оборотились мужики к Мишутке, но тот глядел на сома широко раскрытыми глазами и словно мужиков не расслышал.

- Ладно, - ответил Порфирий Прокофьич, - берите, православные, сома во дома!

- А будь он, Прокопич, на том месте! - в один голос сказали мужики. -На какой грех нас, греховодник, чуть не натырил!

Чудна мужичья душа, воистину верно: так и пролежал сом на берегу, пока его по косточке не растаскали вороны.

Лениво катится деревенское время!..

Кажется подчас мужику, особливо когда всякое дело подходит к благому концу и надо уже забираться на полати с ногами, когда почнет изо дня в день за окном моросить частый дождик, похожий на бабьи безмолвные слезы, а где-то за лесом, должно быть на пойме или на Светлом, еще с утра завязнет по самые ступки последнее низкое колесо золотой радуги и так и провисит за дождевой дерюжкой, почитай, до вечера, - кажется тогда, что и время само остановилось, и не выдраться из болота радужной телеге, а вот нахлобучится на всю землю дождливая темь, и сколько ни лежи, подложивши под голову руки, а не дождешься рассвета, - тогда мужик ворочается с боку на бок, и зря в стороне от божницы на стене тикают засиженные мухами часы с царем на циферблате, вытянувши в темноту тонкие усики стрелок, кажется тогда, что считают они не минуты, а неровные колотки в левой груди, где хоронится сердце и откуда разливается по всему телу после страды лихая ломота…

Уж не с того ли оспода в старое время и прозвали мужика ленивым, прохаживаясь ему кнутом по спине, хотя и для бар и для мужиков время текет по-одинаковому, согласно своему заведенью, ночь же кажется длинной только тому, кому на работе дня не хватает… несмотря на ленивое время, мужик все же редко когда его замечает, угадывая на глазок по солнцу после утренней упряжки в работе время обедать да с укоризной глядя на часы в темноту, когда к осени разноется поясница и ноги так заломит к погоде, что готов их еще живым отдать за грехи…

А так, жизнь пройдет - не заметит!

Кажется, недавно полосу сеял, совсем вот вчера расчесывал зеленую косу на луговине, словно невесте, а тут дело, гляди, подкатило к расчету, и надо сбираться в дорогу, с которой никому уже нет возвращенья…

Так же незаметно пробежали, несмотря на колотьбу и лихое сиротство, и Мишуткины годы, скоро приспел ему срок, в который, по слову Порфирия Прокофьича, перестают ограждать человека две заглавные молитовки от всякой беды и напасти и каждому надо уже приниматься за целый псалтырь.

Стукнуло Мишутке десять годов, перевалило на одиннадцатый, а всякий, и не такой, как Мишутка, который по смышлености раньше времени все в жизни высмотрел да вызнал, - всякий с этим годом становится впервые на обе ноги, еще протягивая в духовной темноте невинные руки, как бы щупая впереди дорогу и землю: отломится от жизни первый несмышленый десяток, и редко когда к этому сроку из носу мальчишки висит индючья сопля, редко еще сохранится тупая чистота удивленного и как бы перепуганного миром детского взгляда, волос на голове сам уже начнет примериваться в скобочку, укладываясь посередке в пробор, и в зеленом еще глазу в самом уголке, как светляк в траве, загорится грешный, человечий, ненасытимый огонь…

После истории с полдневым сомом к тому же пошло у Мишутки все как нельзя лучше, историй никаких таких еще не случалось, мужики жили в тишине и отдаленности, и только стороной шли слухи, что верст за двадцать от нас али даже поболе проявилась большая разбойничья шайка, и часто по осенним ночам в сторону Чагодуя, где было побольше осподских поместий и где почаще проезжали с товаром купцы, стлалось по беспроглядному небу широкое зарево, похожее на рваную поповскую ризу, которую осенний ветер уносит на небо…

Но в самом Чертухине или где поблизости этих разбойников и в глаза не видали, знали только по слухам и первое время даже верили мало, махали руками, когда заходил про них со стороны разговор.

Это потом уж, спустя, когда душегубов выкурили из Раменского леса и они перешли поближе к нашему месту, начальство поставило на въезде в Чертухино высокий столб, крашенный в черную краску, с красной каемкой и с дощечкой на самом верху, на которой было выписано четкое слово: "Разбой".