Князь Трубецкой - страница 6

Нужно привыкать. Нужно отвечать на такие вопросы быстро и без запинки. Офицер скорее забудет имя матери, чем наименование своего полка.

– Князь? – Судя по тону, вопрос был риторическим, вряд ли кто-то в России мог не знать княжеский род Трубецких.

– Князь.

– И поди ж ты, свела судьба! – с деланым восхищением воскликнул ротмистр. – Вот уж не думал, что сведу знакомство с князем, можно сказать, накоротке. Как же вас угораздило?

Первый допрос, подумал Трубецкой. Сколько их еще будет впереди, невинных вопросов, дружеские требования рассказать, что же все-таки произошло восемнадцатого июня тысяча восемьсот двенадцатого года с подпоручиком Семеновского полка князем Сержем Трубецким? И кто-то непременно ввернет, что, наверное, Серж как начал праздновать свое подпоручество и приведение к присяге шестнадцатого, так и не смог просохнуть, отправился вслед за Бахусом на розыски добавки, да и попал в силки…

– Не знаю, – сказал Трубецкой. – Не помню совершенно.

– Как это – не помните, батенька? Совсем ничего не помните?

– Жизнь свою помню, но смутно. А вот последние дни, от Вильно и до этого места – очень плохо. Почти ничего. Помню, что шестнадцатого июня меня, Глазенапа, Фенша-второго и Мусина-Пушкина привел к присяге полковник Набоков в связи с произведением из прапорщиков в подпоручики… И то – помню, что произвел, но совершенно не помню – как и где.

– Вот в это верю. Это бывает. У меня знакомец под Рущуком как получил поручика… засиделся в корнетах, долго ждал, да все очередь его не подходила, а как получил, так запил, бедняга, на радостях, так запил, что и не помнил ничего – ни как Анну получил, ни как штабс-ротмистра. Утром встанет, бывало, примет стакан хлебного вина – да на коня, да подвиги совершать, с собой манерку возил и вместо еды и питья к ней прикладывался, к вечеру его с коня снимали, наливали стакан, да спать. А с утра – сызнова. Если бы его не ранили да в госпиталь не положили, а там лекаря – звери, пить не дали, накрепко запретили! Он протрезвел – глядь, а ему еще и Георгия четвертого класса за взятую басурманскую батарею прямо в койку принесли. Очень убивался, бедняга, что сам ничего не помнит. А вы как, князь, точно подвига никакого в беспамятстве не совершили?

Трубецкой наконец повернул голову влево и оказался лицом к лицу с ротмистром. Светлые вьющиеся густые усы, сросшиеся с пышными бакенбардами, смеющиеся светло-серые глаза. Во всяком случае, светло-серым был правый глаз, о цвете левого можно было только догадываться – он заплыл, превратился в щелочку, багрово-черный синяк красовался на всей почти левой половине лица.

– А вы, я смотрю, в битве поучаствовали, – сказал Трубецкой. – На поле брани или в дружеской компании гусар?

– Вы про украшение мое? Так и не то, и не другое. Вот поверите – до слез обидно, как вспомню. Сколько раз в атаку ходил, хоть на пехоту, хоть под картечь, а тут так опростоволосился. И ведь чего трудного? Отправился в разведку да и решил заехать в поместье к одному здешнему пану. Душевный такой поляк, гостеприимный, хлебосольный. А русский патриот какой, все тосты за императора российского поднимал да за доблестных воинов его армии! Ну как было не заехать, чтобы парой слов переброситься…

– Выкушать чего-нибудь, – подсказал Трубецкой.

– Не без того, а как же иначе? В лагере что за питание, сами знаете, а у пана Комарницкого – застолье всегда знатное, богатое. Да и знать он мог, где француз, куда идет… Послал бы своих людей, чтобы глянули, подозрения не вызывая, а мы бы тем временем…

– И как угостил пан Комарницкий?

– От всей души угостил. Мы как к господскому дому подъехали, он сам на крыльцо вышел, обнялся со мной, облобызался, меня и корнета Петрова пригласил к столу – как раз обедать собирался. Да… – Ротмистр погрустнел, но только на мгновение, потом улыбка снова появилась на его лице. – Мне еще повезло – я первым шел, как порог столовой переступил, так и получил послание в физиономию, очнулся уже связанным на телеге. А мой корнет, царство ему небесное, успел за саблю схватиться, из ножен выдернул…

Ротмистр замолчал.