Князь тумана - страница 7

— Я не редактор и теперь уж никогда им не буду! — раздраженно перебил он собеседницу.

— И слава богу! — последовал неожиданно скорый и решительный ответ.

Затем она, сверкнув аметистом, выставила перед Лернером украшенную перстнем пятерню. Другой рукой госпожа Ганхауз принялась отсчитывать, загибая растопыренные пальцы:

— Во-первых: инженер Андрэ вот уже не первый месяц как пропал в Ледовитом океане. Во-вторых, — она перешла к следующему пальцу, — «Берлинскому городскому вестнику» требуется репортаж об Андрэ. В-третьих, — в ход пошел средний палец, — на поиски Андрэ отправляетесь вы; в-четвертых, — отсчет дошел до безымянного пальца с аметистовым перстнем, — «Берлинский городской вестник» фрахтует для вас с этой целью корабль; в-пятых, — (мизинец), — по пути вы заходите на Медвежий остров и объявляете его своим. В-шестых (тут уж все пальцы кончились!), вы становитесь новым Гульбекяном, Хенкель-Доннерсмарком, Рокфеллером. Сейчас вы встанете из-за стола и отправитесь в редакцию. Там вы излагаете главному редактору первые четыре пункта…

Лернер от возмущения даже вскочил со своего места. Украшенный резными дубовыми листьями стул так накренился, что едва не опрокинулся.

— Да это же чистый бред!

Госпожа Ганхауз умолкла, но не отвела от Лернера твердого взгляда.

Трое студентов сфотографировались вместе: Гарткнох и Квитте сидя в креслах, Шёпс — опершись одной рукой на плечо Гарткноха, в то время как другая поигрывала сигаретой в янтарном мундштуке. Шапочки и ленточки были от руки раскрашены карандашами в цвета студенческой корпорации «Франкофуртия» — оранжевый и ярко-зеленый.

Мудрые мусульмане не любят фотографироваться из опасения, что фотография, как ловушка, отнимет у них душу. И, глядя на этот сделанный в молодые годы снимок трех буршей, можно было подумать, что он служит доказательством магической силы фотографии, способной улавливать и навеки запечатлеть в неподвижности выбранный объект. Все три господина, когда-то вальяжно позировавшие для этого снимка, так навсегда и приклеились друг к другу.

Притом все трое, что называется, «кое-чего достигли» в жизни. Квитте значительно расширил родительский универсальный магазин. Гарткнох стал главным врачом и известным кардиологом, ну а Шёпс, ныне главный редактор «Берлинского городского вестника», сделался заметной фигурой в городе. Несмотря на серебрившуюся в усах седину, он, в отличие от своих друзей, не был женат и считался завидной партией.

Если один из них так и остался холостяком, это было как бы следствием молчаливого соглашения. Неженатому мужчине было проще заниматься приготовлением и устройством их совместных развлечений. Главному врачу больницы Гарткноху было бы неловко фигурировать в качестве арендатора тихой квартирки в Целендорфе, ключи от которой имелись у всех троих. От поселенной в этой квартирке особы требовалось с пониманием относиться к тому, что все трое будут наведываться к ней вместе или поодиночке, в назначенный час или нагрянув без предупреждения, когда как придется. В этой квартирке, как, смеясь, говаривали между собой трое приятелей, царил полнейший коммунизм. Главный редактор Шёпс, будучи в их компании единственным литератором и эстетом, взял на себя убранство этого укромного приюта. Вывезенные из Северной Африки келимы на стенах курительной комнаты создавали в ней атмосферу сумрачного шатра. В полумраке блестели медные блюда и украшенные богатой гравировкой наргиле. Кинжалы в украшенных чеканкой ножнах, верблюжье седло, разноцветные бутылки с ликерами и такие же разноцветные рюмки к ним, пышные подушки — все это постепенно было здесь собрано. Светильник отбрасывал на лепной потолок разноцветные блики. Занавески на окне, как правило, были задернуты.

Кровать в соседней комнате оборудовали оригинальным устройством. На ее столбиках были прикреплены фигурные двустворчатые зеркала. Лежащему в этой кровати за закрытыми зеркальными дверцами начинало казаться, что на всех частях тела у него открылись глаза, так много всего представало перед его взором. И поди разбери в этом скопище, где чьи руки и ноги! Такая неразбериха была троим буршам только на руку. В целендорфской квартирке с занавешенными окнами не должно было быть постоянного обитателя, точнее говоря — обитательницы. Так было задумано с самого начала.