Князь в Древней Руси: власть, собственность, идеология - страница 3
В конце 50-х годов, в комментариях к новому изданию «Истории России» С. М. Соловьева В. Т. Пашуто развил взгляд на «родовую теорию» как официальную княжескую доктрину власти, ошибочно принятую С. М. Соловьевым за действительный порядок вещей>{11}. В середине 60-х годов B. Т. Пашуто продолжил начатую С. В. Юшковым традицию изучения междукняжеских отношений как основанных на вассальных связях>{12}. В его исследовании приведен гораздо более полный фактический материал, чем в работах С. В. Юшкова, ввиду чего выводы оказались более обоснованны. Однако стремление доказать идентичность древнерусского вассалитета западноевропейской модели (обоснование существования на Руси вассальной присяги-омажа, «рыцарских правд», регулировавших отношения сеньоров с вассалами, некоторых других явлений) сильно ослабило выводы историка. В. Т. Пашуто не удалось обосновать полное тождество княжеского вассалитета на Руси аналогичному институту западноевропейского средневековья, но влияние этой мысли было столь очевидным, что с этого времени феодальный вассалитет в княжеской среде стал прочным историографическим фактом>{13}. Его находят в Киевской Руси даже историки, отрицающие феодальный характер государства в X–XIII вв. и существование в это время феодального землевладения>{14}.
Однако констатация наличия вассалитета в княжеской среде еще не решала всех проблем, связанных с организацией государственной власти в X–XIII вв. Исследовательская мысль искала какой-нибудь генеральный принцип социально-политических отношений Руси. И если для IX — начала XII в. была найдена приемлемая формулировка государственного строя — «раннефеодальная монархия», то для времени феодальной раздробленности известных науке терминов оказалось явно недостаточно.
В начале 70-х годов В. Т. Пашуто выступил с рядом работ, в которых развил высказанное еще в 1965 г. определение государственного строя Руси XII–XIII вв. как системы «коллективного сюзеренитета»>{15}. Концепция историка получила поддержку в советской историографии. Развитие формы государства представляется в следующем виде: на смену единой «раннефеодальной монархии» с единоличной властью киевского князя в середине XII в. приходит признание Киевом власти нескольких наиболее сильных князей, вещным основанием которой было «причастье», т. е. земельное владение в Киевской земле.
В 1907 г. в первой книге о древнерусском феодализме Н. П. Павлов-Сильванский сетовал, что «хороший тон» русской исторической науки, стремящейся видеть во всех явлениях древнерусской жизни глубокое различие с Западом, сильно препятствовал пониманию сущности социально-экономической жизни Руси>{16}. Через восемьдесят лет после этих слов мы вынуждены констатировать обратное: ничто так не затрудняло исследование форм государственной (княжеской) власти IX–XIII вв., как неявно выраженная тенденция непременно доказать полное тождество феодальных институтов Руси с Западом. Практически все явления надстроечного характера, не вписывавшиеся в западноевропейскую модель феодализма, оставались «за кадром» исторических исследований либо приводили к выводу об отсутствии на Руси феодализма.
Н. П. Павлов-Сильванский и А. Е. Пресняков, явившие собой вершину дореволюционной русской историографии и вместе с тем полный разрыв с традицией, продемонстрировали два различных, но в равной степени плодотворных метода: сравнительно-социологический и конкретно-исторический.
В настоящий момент наиболее обещающие результаты достигнуты на первом пути. Используя западноевропейские аналоги, В. А. Назаренко удалось показать существование на Руси до конца XI в. феномена, названного им «родовой сюзеренитет»>{17}. В сущности, это то же явление, о котором писал еще А. Е. Пресняков, называвший его «семейным владением». Содержание «родового сюзеренитета» состоит в имманентном качестве представителей правящей династии обладать политической властью и связанным с нею территориальным уделом.
Беглый историографический обзор доказывает со всей очевидностью лишь одну мысль: вопросы организации княжеской власти на Руси в IX–XIII вв. остались на периферии исследовательских интересов отечественной историографии и ее достижения в этой области едва ли не наиболее скромны.