Когда душа любила душу - страница 19

Продолжаю цитировать письмо Кати: «В моей речи проскакивают такие слова, как “ваши”, “у вас” – это в адрес советских людей. Но и “у нас”, в смысле Америки, не произношу. Я как бы оказалась между. Т. е., я теперь вроде нигде. Но я бы не хотела, чтобы вы думали, что я пребываю в пессимизме. Всё очень хорошо. Мне здесь нравится. Саше тоже. Пока что у нас нет ни малейшего желания ехать обратно. Саше мы продлили визу на год. Все эти страхи, раздутые в газетах в Америке, поверьте мне, неоправданны. Всё тихо, спокойно. С продуктами всё в полном порядке. Мы прекрасно питаемся. То, чего нет в магазинах, есть на рынке. Цены высокие, но всё есть. Высокооплачиваемую работу найти можно. Гораздо легче, чем в Америке. А имея здесь деньги, можно иметь почти всё что хочешь. Во всяком случае никто из моих знакомых не бедствует. Озлобленности среди “населения” я лично не ощущаю. Нормальная обстановка. Одеты люди прилично, и вроде никто никого не убивает и не раздевает. Во всяком случае ни мы, ни наши знакомые с этим ни разу не столкнулись. Народ, конечно, всем недоволен. Но это, как мне кажется, национальная черта. Так что сведения о Союзе, получаемые в Америке, надо делить на 16. Жизнь, напротив, здесь весьма интересная. Всё время что-то происходит, бурлит. TV очень интересное. Газеты, журналы тоже. У нас в доме постоянно гости, встречи, общение, etc. Концертов пока никаких у нас нет. Во-первых, лето. Во-вторых, здесь сейчас с этим делом стало намного сложней. Народ стал вплотную заниматься добычей денег и всяческих мат. благ, и интерес к концертам, особенно бардов, почти пропал. На кинофестивале, например, народу почти не было. Пустые залы. А помните, что творилось раньше? Но я считаю, что это временный и совершенно естественный процесс. А я являюсь всего лишь жертвой этого естественного процесса. Хотя, впрочем, посмотрим, что будет дальше. Меня не забыли. Приходили с телевидения насчёт передачи о нас с Сашей. Будет это, видимо, где-то в сентябре-октябре по российскому TV. Песни что-то не пишутся. Но я пока решила подзаняться гитарой. Сижу, корпею. (Возможно, Катя написала так вместо “корплю” с оттенком иронии. По телефону она сказала мне, что берёт уроки игры на двенадцатиструнной гитаре: “Пальцы уже стали, как копыта”. – Т.Я.) Со здоровьем у меня всё в порядке. Анализы хорошие. Чувствую себя хорошо. Сейчас мы озабочены проблемой летнего отдыха. С Сашиным американским паспортом это оказалось непросто, т. к. с него везде требуют валюту, а мы, естественно, хотим за рубли. Рубли пока есть. А с осени, наверное, начнём их зарабатывать.

Катечка моя очень повзрослела, похорошела… Сашу она сначала невзлюбила, а сейчас уже полюбила или, вернее, начала полюблять. Но я спокойна, т. к. абсолютно уверена в Саше, и слишком хорошо знаю Катю, её характер.

Мишка, мой племянник, тоже вроде пока обратно не собирается. Говорит, что, может быть, поедет следующим летом. На каникулы или насовсем, пока не знает. Конечно, и ему, и нам здесь жить гораздо легче, чем в Америке…

Что у вас слышно? Как Наташенька? Как Борина спина? Что с работой?

Передайте от меня приветы и поклоны Галине Славской и всем нашим общим знакомым.

Целую вас, люблю, очень скучаю.

Приезжайте!!! В гости.

Ваша Катя»

Красивый, твёрдый, крупный женский почерк. (Катина песня «Гниёт в амбарах тоннами пшеница…» была включена позднее в аудиоальбом женщин-бардов «Женским почерком».) Многие заглавные буквы она пишет как строчные, только ростом выше.

Девятнадцатого августа, в день путча, мне позвонила Джейн Таубман, не знаю ли я, что с Катей. Мы обе беспокоились. Дозвонившись до Кати, узнали, что она была дома, плохо себя чувствовала, ни на какие митинги не ходила. В сентябре 1991 года Харлоу Робинсон отвёз ей в Москву рукопись моей статьи и привёз от неё письмо.

«Дорогая Танечка!

Очень обидно получилось, что Харлоу назначил встречу перед самым своим отъездом, и я одновременно забираю у него статью и отдаю своё письмо. Поэтому не могу написать о своём впечатлении о статье. Мало того, так сложились обстоятельства, что не успеваю даже написать большого подробного письма.