Когда иней тает - страница 3

Но выпадали зимой и веселые дни. Случалось, утро было погожее или туман вдруг разойдется, и сразу покажутся убранные инеем и снегом леса. Белые кружевные недра их и туннели наполняли наши души чистотой. Обремененные ветви гнулись под тяжестью своего белого груза, исполинские буки представали в самых разнообразных и причудливых видах, нежно-синеватые и лиловые тени лежали на снегу или окрашивали клочья снега на ветвях. В этих сложных, переменчивых оттенках, еле уловимых глазом, мхи на стволах выступали еще черней, еще ярче желтели старые дождевики и еще красней казалась не опавшая там и сям прошлогодняя листва скрытого в белых туннелях низкого букового подроста. На синем небе сияло веселое, ясное солнце, снег искрился, и тысячи отблесков дрожали на инее.

Нам случалось углубиться в кружевной лес и поднять серну. Животное вдруг выскакивало из-за какой-нибудь заваленной снегом колоды, где оно лежало, на сухом месте. Уносясь на своих длинных, быстрых ногах, серна пересекала какую-нибудь солнечную поляну, сверкнув на мгновение медно-красной, искристой спиной, и со стремительной грацией исчезала в белом лесу, а мы с капитаном стояли, замерев, и долго глядели в ту сторону, где она исчезла. Словно там осталось что-то от ее быстрых, пленительных движений, что-то от плавности и изящного ритма ее скачущего тела, и это «что-то» еще стоит в воздухе. Мы ахали от восхищения, оживленно выражая свой восторг. Долго после этого не могли мы освободиться от впечатления, что мы не в лесу, а среди каких-то невиданно красивых декораций, на какой-то огромной сцене, и нам казалось, что в чистом морозном воздухе звучит тихая, нежная музыка.

— Как хорошо! — восклицал капитан.

— Даже слишком, — говорил я.

И мы, умолкнув, грустно возвращались в свою убогую хижину. В такие дни этот лес был так невероятно прекрасен, что мы оба старались не глядеть на него и уходили в свои мысли.

По вечерам мы здорово топили. Капитан Негро очень любил спать в тепле. Печка раскалялась докрасна от громадных поленьев, горевших с буйным треском, в комнате становилось жарче, чем в бане, и капитану приходилось открывать дверь или окно. Но, несмотря на это, он спал на своей продавленной кровати с шапкой на голове.

— Я привык к теплу, — говорил он и заводил рассказ о жаре на экваторе.

В конце марта мы начали каждый день глядеть на висевший у нас на окошке барометр и ждать весны. Но весна наступала медленно. Внизу, на равнине, уже сияло теплое апрельское солнце, а возле нас леса еще спали, темно-бурые, косматые; снег лежал покрытый наледью и хрустел у нас под ногами. Когда внизу шел летний дождь, здесь проносились метели с крупными хлопьями снега. Гора опять становилась белой, словно зиме нет конца. Печи наши все топились, дрова приходили к концу, и мы, взяв топоры, шли колоть какую-нибудь сухую колоду, всю обросшую твердыми, как камни, трутовиками.

Уже токовали глухари. На ранней заре, только-только из-за ломаной линии кряжа встанет в алом сиянии день, мы слышали их клохтанье.

«Тце-тце! Кло-кло!» — доносилось с противоположного гребня, покрытого ельником.

Время от времени возле сторожки кружили стаи диких голубей, со свистом пролетали утки или ровно, тяжело махали крыльями дикие гуси, необыкновенно красивые и пестрые на коричневом фоне горы.

У ее подножия появились первые листья. Сначала они напоминали лоскутья зеленого шелкового платья, разорванные ветром и развешанные по голым черным сучьям. Но лоскутья эти не по дням, а по часам увеличивались, каждую ночь разрастались и ползли все выше в стороны и вниз, пока в один прекрасный день теплый весенний ветер не раскрыл все почки на буках. Тут леса предстали в новом золотисто-атласном наряде, весело зашумели, и воздух наполнился запахом молодости и весны. Зажужжали дикие пчелы, неизвестно откуда появились первые мотыльки. Столь любимые сернами белые и желтые крокусы, из которых капитан Негро приготовлял вкусные салаты, уже стали отцветать, уступая место своему собрату — синему крокусу. Дикий чеснок пустил острые, как ножи, сочно-зеленые перья. Из-под сухой коричневой листвы пробились тысячи нежных стебельков травы: тут и там, в согревшихся уголках, где фиалки разливали свой упоительный аромат, в сладостно затихшем, струящемся от тепла воздухе слышалось басовитое гудение большого желто-черного, косматого, как дикарь, шмеля, насиловавшего каждый цветок, сгибая его своей тяжестью. Пели горные зяблики трепещущими от восторга горлышками, с утра до вечера напоминали о себе кукушки, дрозды, витютни. Лесом сразу овладела весна.