Когда люди станут братьями? - страница 3

Бог, наказывая Израиля за отступничество, посылает не громы или молнии, но страшное слово: „Оставь его одного” (Ос. 4, 7. англ. пер.).

И если мы хотим представить себе величайшее страдание в истории мира, вспомним о страданиях Христа. А вершина этих страданий испытана Им в тот горький, недоступный нашему воображению момент полного, последнего одиночества — Богооставленности.

„Боже Мой, Боже Мой!

Зачем Ты Меня оставил?”

Мы никогда не переживали такого страдания, и потому никогда не можем представить себе его вполне. Только помыслить мы можем о бездне этой муки, если вспомним, что для Христа Божеская природа — это Его собственное существо. Ведь, Он сказал о Себе: „Я и Отец одно.”

И вот настал момент, когда Христос должен быть покинутым собственной Своей природой.

Для всякого человека тяжело и смертельно опасно быть оставленным Богом. Еще тяжелее быть без Бога для праведного человека; но какая же бездонная мука постигает в таком случае Того, для Кого Бог является Его собственным естеством и сущностью!

И вся трагическая красота этой крестной муки в том, что она принята Христом добровольно, из любви к человеку, ради его искупления.

Мы не созданы для одиночества. Об этом свидетельствуют медицинские факты, те болезни, которые возникают прежде всего в душе, а затем и в теле человека, оторванного от людей, от природы, замкнувшегося в себе.

Одиночество вызывает преувеличенное сосредоточение на себе, постоянное рассуждение о себе, вращение вокруг собственной оси (рефлексия), самомнение, которое может привести к мании величия; или наоборот — чрезмерное самоуничижение, которое рождает манию преследования, боязнь людей, даже ненависть к людям (мизантропия); в телесном же отношении чрезмерное одиночество приводит к болезни нервов (неврастения).

Ибо быть здоровым, значит быть цельным в самом себе и в общении со всем и со всеми. А всякий разрыв с Высшим началом, с равными себе и с низшей тварью ведет к нарушению цельности, духовной целости (это и есть суть целомудрия), или, проще сказать, здоровья. Словом разъединение и его обратная сторона — одиночество ненормальны и в личном, и в социальном, и в космическом смысле, и в духовном, и в душевном, и в телесном отношении.

И потому у людей нет большей жажды, как „тоска по всемирном единении“ (по словам „Великого Инквизитора“ у Достоевского).

О нем томится и вся вселенная, созданная по закону всемирного тяготения. Если бы этот закон нарушился, мир распался бы. Все живое стремится к всеединству [Идея всеединства составляет смысл жизни, согласно философии Влад, Соловьева.]. И потому — „печаль разъединения говорит от звезды к звезде в ночном молчании“ (Р. Тагор).

Один путешественник, будучи в Сахаре, услышал какой-то странный стон. „Это пустыня стонет о своем бесплодии”, пояснил проводник. Она чувствует себя как бы выключенной из общего творческого потока жизни.

О, как знаком этот вздох всякому кто чувствует себя лишним и чужим в жизни!

И мы видим, что вся положительная, благородная человеческая деятельность направлена к воссозданию утраченного единства.

Наука стремится путем опыта и умозрения найти единую объективную истину, которая привела бы в согласие все частные идеи, примирила бы все противоречия и объединила бы всех людей.

В своем „Учении о Логосе“ наш русский философ С. Н. Трубецкой выясняет, что вся наука есть не что иное, как разыскание этого Всемирного Разума в мире, Единого в разнообразии, выражающегося, например, в законе единообразия природы.

Искусство имеет целью создать хотя бы образ единой вечной красоты, который заставил бы всех склониться перед ней в эстетическом восторге. И оно достигает этого в известной степени. Искусство стремится звуки, краски, линии привести в гармонию аккорда и симметрии и этой гармонией способствовать миру всей твари.

Не только в сказке и мифе Орфей игрой на лире укрощал зверей и заставлял камни слагаться в стройные стены вокруг города Фив, но и в действительности музыка укрощает душу, объединяет в едином порыве ввысь всех, без различия партий, убеждений и наречий. В этом смысле нет „русской“ музыки, как и нет „немецкой“ математики.