Когда тают льды. Песнь о Сибранде (СИ) - страница 6
– Ты сегодня уйдёшь на вечер? – спросил, как только прочли молитвы да уселись за стол, Илиан. – А когда книжку дочитаешь?
– Уже и сам можешь, – усмехнулся я. – А мне потом расскажешь, чем кончилось…
Грамоте обучал сыновей я: Орла письменности не разбирала. Грамотеем себя я не считал, в науках не разбирался, с древними искусствами не ладил, но выучить детей буквам да числам смог. Так и повелось: долгими вечерами читать одну из пяти имевшихся в доме книг, постепенно, страница за страницей, прочитывая один фолиант за другим.
После завтрака Никанор с Назаром, прихватив перевязанную мною шкуру косули, умчались к нашему пасечнику – сменять товар на прошлогодний мёд: наших запасов не хватило, чтобы дотянуть до весны. Илиана я отправил собирать яйца, оставшись с Оланом вдвоём. Младший устроился на шкурах, бездумно перебирая гладкую шерсть, и то улыбался, то хмурился, разглядывая утопающие в плотном мехе пальцы. Вставать он по-прежнему не пытался: сидел, покачиваясь, время от времени останавливая на мне блуждающий взгляд. Иногда улыбался, и я находил в себе силы улыбаться в ответ.
За пеленой чистых голубых глаз я видел юную жизнь, погибающую из-за злого колдовства, и думал, думал, думал… как, как помочь… как…
Убирал я в доме рассеянно, вновь поддаваясь тягучим, как болото, мыслям. Потому и не сразу встрепенулся, когда скрипнула за спиной – ах да, смазать петли – дверь, и в дом вошла Тьяра.
– Что ты, Сибранд, – всплеснула руками она. – Я бы сама! Я же обещала: зайду…
– Спасибо тебе, Тиара, – искренне поблагодарил я. – Да только вовек не расплачусь с тобой за доброту…
Соседка вспыхнула от похвалы и от моей маленькой хитрости: так, с мягким сикирийским говором, её имя выговаривал только я.
– Как ты сегодня, Ол-лан? – подразнила ребёнка Тьяра, присаживаясь на корточки перед шкурами. – Хорошо?
Сын заулыбался чуть шире – кормилицу младший любил – и я с лёгкой душой оставил мальца на попечение соседке. Тьяра уже скинула меховую накидку – мой подарок, знак благодарности – и хлопотала у очага.
– На обед-то и вечер ничего у вас нет, – пояснила, не оборачиваясь. – Голодными останетесь…
Я уже не возражал, не обращая внимания на вопиющую совесть. Не давал я ей ложных надежд! И за заботу благодарил исправно, не забывал ни о мясе, ни о шкурах, ни о новых сапогах – расплачивался за помощь с лихвой! И всё же…
Взгляд, который, таясь, бросила на меня из-под ресниц рыжая Тьяра, сказал мне больше, чем тысяча слов. И оттого на душе стало ещё противней.
– Яйца в подвал отнёс, кур покормил, – сообщил, врываясь в дом, Илиан. – Можно я теперь… о, Тьяра!
Сын подлетел к соседке, порывисто обнял за талию. Я нахмурился, но промолчал: я мог сколько угодно сдерживать себя, но младшим моим детям нужна и ласка, и забота – всё, чего им не хватало после смерти матери, и что давала им Тьяра, как мне хотелось думать, совершенно искренне.
– Можно, – разрешил я поскорее, чтобы разорвать цепкий круг мальчишеских рук вокруг талии Тьяры. – Беги к братьям. Только мёд на ледовой горке не разлейте, да возвращайтесь к обеду! Слышал?! Соседским мальчишкам пробовать не давайте, не как в прошлый раз!..
Илиан вылетел из дому пущенной стрелой, даже не дослушал; засобирался и я.
– Силки проверю и вернусь. Вечером собрание, – пояснил соседке, надевая поверх рубашки меховую куртку. Сверху натянул кожаный доспех, заправил ножи за голенища сапог, приладил охотничий пояс, закинул за спину походный мешок.
– Я пригляжу за детьми, не беспокойся, – не подымая глаз, тихо отозвалась Тьяра, и мне отчего-то сделалось душно в собственном доме.
– Не скучай, Олан, – я погладил малыша по голове, царапнул мозолистой ладонью нежное личико. – Я скоро…
Вышел из дому, прихватив лук со стрелами да пару боевых топоров: всякое в лесу случалось. На крупного зверя охотиться не собирался: шкурами заниматься недосуг. На настоящую охоту я уходил на день-два, а раньше, при Орле – и на целую седмицу. Теперь ограничивался тем, что посылал Великий Дух: хвала небу, зверьё в наших лесах не переводилось.
Мохнатый Ветер встретил меня приветственным ржанием, тряхнул роскошной гривой – никак, Назар гребнем прошёлся – и едва не сорвался с места в галоп, как только я запрыгнул в седло.