Когда умирает актёр - страница 10

Ева: Так вы против современного театра?

Том: Нет, не против. Я за современный театр, потому что каждый современный спектакль, каждый современный текст только через несколько лет становится классическим. Я против модного театра, потому что модные вещи, если не сразу, так уже через несколько лет оказываются бессмысленными. Я не имею ничего против плохих и средних спектаклей. Они по всем математическим законам должны быть в каждом сезоне и в каждом театре. Но я против бессмысленных спектаклей, о которых заранее известно, что они бессмысленны. У нас люди не могут отличить современное от модного, потому что о таких вещах судят не профессионалы, а нереализованные шарлатаны.

Ева: Но такого рода театры есть в каждой стране.

Том: В каждой стране среди театральных людей есть три-четыре дилетанта, у которых аллергия на нормальный актерский театр, и которые готовы ходить на голове, только чтобы доказать свою оригинальность. Они ходят на беседы за круглым столом и пишут эссе о визуальном театре. Дилетанты сильно страдают от искусства. Для них сценография и костюмы важнее, чем актер. Они любят и так называемый «физический» театр, как будто вообще может существовать нефизический театр. Они любят, когда повествование ведется с помощью тела и движения. Только англичане смогли отказаться от таких глупостей. У них эти ненормальные эксперименты — обычное дело, а в настоящем театре хозяева — актеры. В нормальных странах экспериментальный театр — только один маленький рукав театральной реки, а не главная водная артерия, как это происходит у нас. Или как это в еще худшем виде превращено в бессмыслицу в немецком театре, где режиссеры-идиоты заняли место всезнающей мессии, а актеры и зритель пребывают в оцепенении и находятся в подчиненном положении.

Ева: В чем-то вы правы.

Том: Я полностью прав.

Ева: Но вы слишком бескомпромиссны.

Том: Нет. Я говорю как зритель нашего театра, как верный зритель, который в течение сорока лет не пропустил ни один загребский спектакль, ни одни гастроли зарубежного театра. Который все свои деньги и всю свою личную жизнь, не хотя, но уничтожил из-за любви к театру. Я говорю как любящий человек, который имеет право говорить о том, что такое любовь, потому что ее прожил и из-за нее пострадал. Я говорю как человек, который проехал пол-Европы в поисках совершенного спектакля, совершенного театрального явления. Я столько раз видел, как нереализованные придурки с псевдоэкстримальными спектаклями отдаляют зрителя от театра. Я не теоретик, я практик. И что самое важное, я не живу, зарабатывая на театре, я живу ради театра.

Ева: Вы говорите как невинная девушка, которая идеализирует брак только потому, что никогда не проводила с мужчиной хотя бы трое суток подряд. И совместная жизнь ей кажется идеальным обменом улыбками и нежными поцелуями. Театр живет и банальными прозаическими вещами: театр состоит из кланов, которыми актер как будто бы защищен, и которые быстро разваливаются, потому что против этих кланов выступают другие. Театр ведь составляют театральные люди, состоящие из плоти и крови, со своими маниями и достоинствами. С самолюбием, которое душит и их самих, и их окружение. Та театральная поэзия, о которой Вы мечтаете, всегда начиналась с крика, если вообще начиналась. И актер — это человек из крови и плоти, чья жизнь часто и помимо его воли переливается в его роли.

Том: Я всегда ставил Вам это в упрек.

EВА: Что?

Том: То, что на сцене всегда было видно, когда у Вас в жизни случалось что-то плохое. А профессионал никогда не имеет право этого делать. Я, как зритель, не имею права знать, что у вас вчера умер отец, что у вас болит голова, что вы не в том настроении. Я, как зритель, не имею права знать, что вас оставил муж и ушел к другой, и что вы в связи с этим страдаете.

Пауза.

Ева: Неужели у меня это было видно?

Том: Было. Вы весь тот сезон играли несобранно. Вы нисколько не были похожи на себя прежнюю.

Пауза.

Ева: В свой день рождения, когда мне исполнилось сорок пять, я узнала, что он изменяет мне с медсестрой. Это был гром среди ясного неба. Та его… была на третьем месяце беременности. Ничто не могло измениться, не могло остановиться. Он уходил в новую жизнь, начиная все сначала. А я вдруг оказалась одна, выброшенная из жизни. Вскоре моя дочь уехала на учебу в Америку. Я вдруг осталась без семьи. Все разрушилось.