Когда в юность врывается война - страница 16

Взвод за взводом, стройными рядами шли на фронт, красиво отбивая шаг, молодые ребята, в лётной форме, загорелые, рослые и здоровые. Какая-то могучая сила чувствовалась в спокойном, ритмичном покачивании широких юношеских плеч, что-то было захватывающе красивое и волнующее в этом решительном ритме сотен ног.

Ревели матери, провожая своих сынов, девушки платочками вытирали слезы. Сознание того, что мы шли защищать счастье этих людей, любимый город, свою Родину, вызывало чувство гордости и одновременно какой-то щемящей тоски.

Оркестр школы остановился, провожая «Маршем пилотов» своих воспитанников в последний, далекий путь. Колона удалялась.

Всё слабее и слабее доносился шум движения. Оседала густая пыль, и тихо, но внятно доносились отзвуки песни:

А куда же напишу я!

Как я твой узнаю путь?

– Ничего, – сказал он тихо,

– Напиши куда-нибудь.

«Прощальная комсомольская» (стихи М. Исаковского, музыка Дм. и Дан Покрасс)

– Рота…а…а…! Стой! Через десять минут посадка! Разойдись! Все бросились обнимать своих родных и близких, прощаться.

Я сел на камень и с какой-то болью ощутил, что со мной никого не было в эту минуту. Хотелось с кем-нибудь поделиться чувствами, поговорить по душам.

– Митя, – вдруг окликнул меня знакомый голос. Я оглянулся и увидел Олю, она стояла с букетом цветов, низко опустив голову и смущенно глядя себе под ноги.

– Ах, Оля! Здравствуй! Я очень рад видеть тебя в эту минуту.

– Прости меня. Хоть мы и поссорились…, но я вот… не могла не прийти. Я всё время обвиняла себя, и вот… пришла тебя проводить, – она, не поднимая глаз, нервно ковыряла носком тапка кусок земли.

Я посмотрел на её красивые знакомые черты, и мне вдруг стало обидно за то, что я так грубо обошёлся с ней в тот вечер. В минуту расставания я готов был простить всем на свете, всё, что угодно, хотелось сказать кому-нибудь тёплое, ласковое слово.

– Оля, забудем тот вечер. Я не сержусь. Будем по-прежнему друзьями. Ты видишь, я один… Никто не пришёл проводить меня, – в эту минуту мне так много хотелось сказать ей, что я не мог найти нужных слов.

Оля, наконец, подняла глаза: в них уже не было того детского озорства и свободы, она смотрела на меня грустным, очарованным взглядом, глазами, полными слёз.

– Становитесь! – где-то глухо разнеслась команда. Заревели старухи, бросаясь в истерику, зашумела провожающая толпа.

Мы с Олей обнялись и крепко поцеловались.

– Смотри же, письма…

– Обязательно!

В эту минуту никто из нас не сообразил – куда же писать: фронт двигался всё ещё на Восток, угрожая городу, мой путь был тоже неизвестен.

– Равняйся! – разнеслось по взводам.

– Смирно! Шагом марш!

Мы вышли на перрон вокзала и стали грузиться в отведённые нам вагоны пассажирского поезда.

К вагону пришла и Оля:

– Ой, цветы-то возьми, я совсем и забыла, – и она протянула мне пышный букет цветов.

Вдруг среди суетившейся толпы я увидел Галю. Разрумянившиеся и запыхавшиеся, они с подругой по институту пробирались к вагону, держа высоко над головой букет цветов.

– Ой! Мы думали, что не успеем, всю дорогу бежали. Мы только сейчас узнали, что вы уезжаете. – Галя заметила у меня цветы и с недоумением посмотрела на Олю. Та ответила ей таким же взглядом.

– Знакомьтесь, – поспешил я, – это моя кузина.

Они пожали друг другу руки.

– Мы с вами где-то виделись, – сказала Оля, – кажется в Край-больнице, когда сдавали на курсы медсестёр.

– Ах, да, да! Вы значит, тоже решили ехать на фронт? – спросила Галя.

– Значит, вместе! Жди нас там, Дмитрий!

Поезд дал прощальный свисток. Галя подала мне цветы, и её глаза налились слезами.

– Прощай, – едва выговорила она.

– Ну, зачем же «Прощай», только лишь «до свидания», – пытался я подбодрить её. Галя расплакалась.

– Ну вот, зачем же плакать? Вот немцев разобьем, и ты меня ещё на свою свадьбу позовешь. Ох, и свадьбу же сыграем! Счастливое будет время.