Когда воротимся мы в Портленд - страница 15

Волосы. Губы. Глаза… Я не виноват, Галя, правда. Сам не знаю, как это вышло. «Почему вообще люди влюбляются?» — «Потому что не было у бабы заботы — купила баба порося».

…И долго капли стучали бы по крыше, а потом она сказала бы:

— Знаешь, что у вас на самом деле общего? Вам обоим никто не нужен. Вы только трахаться не умеете каждый сам с собой, а во всем остальном вы абсолютно самодостаточны. И вы друг другу — только для этого… Я буду с интересом наблюдать за развитием событий, — и поднялась бы, отставив недопитый коктейль. Ванильный, как всегда…

И ушла бы. А я бы остался за столиком — глядеть на мокрую улицу за стеклом и думать о своем.

Губы. Плечи. Ноги. То, что между ног, кстати, тоже. Запах кожи… Я дурак. Неужели ты думаешь, что я сам этого не понимаю?

И — обращаясь уже не к Галке: «Но ведь я, наверно, все-таки люблю тебя, малыш. Наверно, это все-таки так называется…»

И стекали бы по стеклу равнодушные капли.

…Но она была красива. Безусловно. Красива, привлекательна, желанна… где-то… Черт. Он ведь знал, он ВИДЕЛ… Она была очаровательна, когда робко улыбнулась толпе — и сейчас же снова опустила ресницы, у нее горели щеки, даже уши горели — даже отсюда было заметно… а он смотрел на ее улыбку и вспоминал череп, который они передавали из рук в руки, дивясь ненатурально ровным зубам. И как Витька обмахивал череп кисточкой — и под отпадающими чешуйками сохлой грязи открывалась неровная, изъеденная временем иссера-желтоватая поверхность. И забитые глиной глазницы…

Я знаю, что там, под кожей лба, на который спускается сейчас побрякушка на цепочке — а как легко спал с черепа ставший слишком широким золотой обруч, наша самая ценная находка…

Он смотрел, как она двигается — вот она идет, князь (наверно, это князь все-таки, жених) ведет ее за руку, ломкие складки золотой парчи, волочится по затоптанному снегом ковру гофрированный подол нижнего платья… Распавшиеся ребра — обломочки плоских изогнутых костей (никогда не думал, что реберные кости в сечении не круглые)… И косточки некогда сложенных рук — правое запястье перерублено. И как авторитетно рассуждал Дядя Степа, жестикулируя скребком: она, должно быть, рукой закрывалась от убийц… или защищалась… А вот след орудия убийства — царапина на ребре, видите? А вот царапина на позвонке, здесь лезвие вышло…

А вот, спиной к окну, и сам несостоявшийся убийца — если и не прямой исполнитель, то руководитель и организатор. Русые свалявшиеся пряди на кровавом плаще. Рогволд стоял совершенно спокойно — имея, надо думать, на лице приличествующую случаю верноподданническую мину… Нет, не имея. Когда он повернулся, чтобы вслед за князем с невестой, вслед за хмурой вдовой-заказчицей и детьми идти в дом — ничего верноподданнического не было в его лице. Была совершенно откровенная неприязненная насмешка. И когда князь в дверях оглянулся — они явно встретились глазами…

А у них плохие отношения, думал Эд, глядя в проконопаченную мхом бревенчатую стену и поочередно яростно трясь онемевшими ушами о плечи, о жесткую ткань чужого плаща. Отвратительные, судя по всему, отношения… Что и немудрено — если, конечно, летопись не врет.

Грубая коричневая ткань почему-то пахла жженым сахаром. Леденцовыми петушками из детства.

Во дворе стало совсем сине. Забор — темная зубчатая стена в голубом снегу. Вдоль забора прохаживались черные фигуры с копьями — стража, надо думать.

В комнате было еще темнее — лавку Эд нашел почти ощупью. Устроился, привалившись к печке. Закрыл глаза. Он забыл, оказывается, как выглядит ночь без фонарей — да и часто ли он вообще ее видел? Он ведь никогда и нигде не воевал. Это только громкое название — десантник, но совсем не с врагами дрался он в армии…

А вот с этого милиция и начнет. Гауптвахта за попытку побега и штрафбат за избиение старшего по званию; меня приковали наручниками к батарее, и я отбивался ногами, а в это время бедная моя мама металась по инстанциям и комитетам солдатских матерей — и ухнули в перспективу семейные надежды на расширение жилплощади путем обмена с доплатой, зато меня признали-таки негодным по состоянию здоровья — по якобы найденной задним числом справке о якобы имевшей место в детстве травме позвоночника. А потом цыганистый Богдан, один из немногих, с кем я хоть как-то общался, в единственном своем письме написал, что на самом-то деле часть перекрестилась, избавившись. Потому что майора-то тоже чуть не комиссовали по состоянию здоровья — только взаправду, понимаешь?