Когда же мы встретимся? - страница 31

— Ну зачем тебе?

— «Крепкие глаза».

— Кто тебе донес?

— Сорока на хвосте.

«Зачем я сказал Владьке? — пожалел Егорка. — Это ведь только меня касается. Этого не объяснишь».

— «О эти наглые глаза, они плени-или…» — запел Мисаил.

— Когда ты устанешь? Я даже не могу на тебя злиться.

— Потому что мой смех исцеляет.

— Не-ет! — засмеялся Егорка, — Обыкновенная ржачка.

— Наглый, наглый. Не хотел бы остаться с тобой в темном углу.

— Уходи, — попросил Егорка мирно. — Я буду писать Димке.

— Дорогой Димок! — подхватил Мисаил и стал быстро ходить по комнате, диктуя. — Ты уже баптист? Не пишешь грешникам. А я, как тебе известно, невинный. Ты меня уверял, что считаешь, как и Егора, другом, а разве с другом нечем поделиться? Мне казалось, ты меня дураком не считаешь. Извини, письмо будет пахнуть селедкой, угостили тихоокеанской, не мог оторваться.

— Выдохся, выдохся, Мисаил. Меняй пластинку.

— …Недавно Егорка встречался с писателем Астаповым, пришел в доску пьяный и до часу ночи пел арию Наталки из оперы Гулак-Артемовского «Запорожец заду…». Фатьма Чумбурова была бы в восторге. К Астапову он пошел без меня, представляешь, сколько он потерял? Астапов сказал ему, чтобы он все-таки не забывал меня, а также держался ближе к народу, то есть почаще играл в домино, ходил на футбол и т. д. Я очень изменился, стал гораздо серьезней…

— Мисаил… Имей совесть…

— Она не нужна.

— Нужна.

— Ты пропадешь, если не изменишься. Что останется от твоей нежной души?

— Вот ржавчина в тебе, Мисаил, разъедает тебя прямо. Что ты болтаешь? Дай я сам посмотрю вокруг, зачем мне твои выводы? Я без тебя увижу, где не так. Тычешь и тычешь меня носом. Кончай…

— Дурак, одно слово. Сопливый.

— Вытрусь, успею.

— На платочек.

— Мисаи-ил!

— Уехать хочет! Ха-ха! Держите меня, я психический. Поближе к народу… Не пойму, о каком народе ты мечтаешь? Где он? Дай бог тебе его не знать. Лю-юбит! За что? За то, что он косо повязанный и ему легче сунуть в руки поллитру, чем томик Чехова? Ты рад бы всех юродивых обнять и плакать над ними: ах, милые мои, хорошие!

— Чего ты пристал? Я тебя не слушаю.

— Тебе эта слепота так же нужна, как мне расширение посевной площади под кукурузу. Прощай.

— А войну кто выиграл?

— Да что вы все на свете хотите прикрыть войной?

— Ты воевал?

— Я воевал с эстрады.

— Ха-ха! Астапов вот был на передовой.

— В бинокль из блиндажа смотрел.

— Уходи, Мисаил. Все настроение мне испортил. Я шел от Астапова, ног не чуя…

— Того Астапова больше нет… «Рыбачка Соня как-то в бане-е…» — запел Мисаил и пошел к порогу. Он так хлопнул дверью, что сверху отцепился и упал репродуктор.

«Зачем я сказал им об Астапове?» — подумал Егорка.

Нет той зимы. И что, казалось бы, ее вспоминать? Но в Суздале, спустя десять лет, он перелистывал странички дневника и поневоле оборачивался назад. Там многое было дорого только ему. После двухмесячных съемок в Риме, после стольких ролей, которыми он не очень гордился, мелькнула даже робкая мысль: а не переменить ли судьбу, как тогда, в ту зиму?

Та зима. Егорка учился, посещал театры, привыкал жить по-столичному. Ничего вроде бы не менялось. И подоспел Новый год. В восемь он выпил с Никитой за Димку, Антошку, за родных в Кривощекове, которые встречали Деда Мороза на четыре часа раньше. От вина, от пожеланий, от ожидания чего-то чудесного кружилась голова.

Разве он знал, что иногда будет любить в том времени даже самого себя, даже того Егорку, которого он так ругал в дневнике?

Возвращаясь утром на Трифоновку, он понял, что ему будет жалко расставаться с Москвой. Но он расстанется все-таки. Сожаление родилось, пожалуй, еще на маскараде в студии. Туда он пришел уже «косенький», со всеми целовался, поздравил заранее дежурных тетушек и пожарника и влился в несколько вольную артистическую атмосферу. Все, как нарочно, дразнило великолепием. «Дивный, дивный мир! — шептал Егорка. — Но ладно. Уеду. Надо».

— Уезжаешь в глушь, — сказала ему Лиза, когда они шли домой. — На свои реки, мосты? Возьми меня с собой?

— Ты не поедешь.

— Молодец ты! — похвалила она. — Все правильно. Или — или, говорит моя бабушка. Или живи вдали, ходи в сапогах, соединяйся с природой — тогда бытием своим ты вынашиваешь в себе личность. Или так, по-светски, из зала в зал — и… пустота. Да?