Коль пойду в сады али в винограды - страница 23

От тревог и недоедания, от колыбельной качки Столетов впал в сонную одурь. Спал наяву.

Он узнавал незабвенный Монплезир, Попутный дворец, по шашкам пола и знакомой росписи сводов (герои, богини, амуры, гирлянды), по плеску залива. Был рассвет розов, за окном порхали и перекликались те, с заревым оперением, птицы, виденные им наяву в отрочестве. Все сулило необычайную радость, он ждал, изнемогая, то ли солнечного утра, то ли прихода Плениры. Под пологом розовым… блаженно, блаженно… ах, приди же скорей… нет, помедли еще. Коль сладко ждать. Она придет, ясноока, прелестна, как день.

Птицы пунсовой стайкой мелькнули за открытым в цветущий сад окном — и тут со страшной быстротой, грозно прянула угрюмая колода — и Егорушка в мгновение ока заметил расставленные наизготовку фузеи французского дела, с золотой насечкой, воронеными стволами, десяток фузей, пожалуй… — приклад в оплывшее плечо; безобразное от разлитой желчи, мрачное лицо сведено прищуром… Чудесные птицы метались и падали с жалким криком, трепеща крылами, сраженные все до единой, под ружейную пальбу и громовой, злорадный хохот Дианы-охотницы.

Он застонал, заплакал, заметался и проснулся совсем.

— Водки выпьешь? — спросил Егора караульный сержант.

Исеть-река била волною, лодку качало.

Пустошное дело Столетова не стоило ломаного гроша. Внушение с отменной суровостью сделать бы бедному виршеплету: впредь не пей, Бога бойся, царя чти! — и отпустить на поселение; несчастливец, познавший страх каторги и казематов, исправил бы свою жизнь и, пожалуй, явил бы собою образец смирения.

— Отчего же ты, Егорка, в царские дни в церковь не ходил? — спрашивал Татищев в приказной избе города Екатеринска, так прозывали новый град в простом народе.

— Я все отписал в повинной собственноручно. Я дворянин, а в обед напился пьян ради праздника, поссорился с приказными и подлого звания людьми, был хмелен гораздо, проспал заутреню… — отвечал Столетов внятно и учтиво.

Лоб у судьи — высокоумного человека, брови же густы и с мрачным изломом, карие глаза любознательны и азартны, было в них что-то песье, или сам он был охотник?

— Дворянин ты… ты — каторжный, ссыльный… Прав благородного сословия лишен, запамятовал? Повинную принес? Все расписал без утайки? Пиита…

Неблагозвучное эхо — попугайный повтор его же слов с издевкой — насторожило Столетова, но уклониться от удара он не успел. Славный историк, просветитель Сибири подтянул кружевную манжету, подступил ближе. Глаза полыхнули странной радостью — и Татищев ткнул крепким кулаком в зубы ссыльному. Заботливо осмотрел кружева — кабы не попали брызги крови с разбитых уст пииты.

— Ты про свои беззаконные надежды и про цесаревну Елисавету Петровну здесь не писал ничего. А ты напиши, напиши! Облегчи совесть!

Ошеломленный Егор глотал соленую от крови слюну. Смотрел на крутой лоб дознавателя и видел курган могильный, именно ему назначенный, как до того — многим, без числа раскольничьим старцам и инородцам.

Он попросил прислать в тюрьму священника — покаяться перед неминучей лютой кончиной.

Татищев же отдал попу весьма безбожный приказ: слух затыкать перстами, ежели важный государственный преступник на исповеди начнет упоминать имена великих персон, кои с ним хороши были, или скажет что тайности подлежащее; саму исповедь опосля пересказать в подробностях — сего требовал от забитого духовенства и сам император Петр Великий. Дело-то секретное, до вышних особ касаемое!

Государство богатеет от добрых законов и разумной экономии, наипаче важны горное дело и торговля с заморскими странами.

Торги и мануфактуры — вот что нам надобно. И законы, законы. И школы.

И в Платоновом государстве питомцы Феба, яко люди неблагонадежные, должны за стогны идеального града изгоняться. А сей дворянчик еще и вреден близостью к вышним, избалован донельзя Фортуною.

Щегольская, увеселительная наука стихотворства потребна ли человеку разумному?

Самородное золото берг-инженер Татищев распознавал и ценил в диком камне, в недрах земли. В живом человеке, втоптанном в грязь, золота не усмотрел. Не узрел даже забавной окаменелости — древнее дерево ископаемое имеет кровяной оттенок и весьма годно ювелирам, оправь в благородный металл — и выйдет украшение тонкого вкуса.