Коль пойду в сады али в винограды - страница 5

Рабьей преданности к милостивцу отнюдь не имел: у русского дворянина на немцев зуб.

Доноса же Столетов никак делать не хотел. И так на чертовом колесе Фортуны то возносишься до звезд, то висишь вниз головою, как дурак или предатель. А о здравии и спасении государя Петра Алексеевича пущай митрополит с долгогривыми монахами и попами молятся, жизнь царева в руце Божией. Дела росска императора славны и громки, лавровый венец позлащен славою, а под лаврами — малые рожки, супругой наставленные. И старшая сестрица Виллима Ивановича, Анна, с которой прежде государь жил, тоже увенчала царственное чело позорными рожками. Сам же царь немцев навел на Русь, сам уязвлен неблагодарными и злонравными посреди домашности.

Люди подлого звания грелись в кабаке с шутом Балакиревым — язык зол, око завистное — и потом судачили, неподобное несли: живет-де у Монса в секретарях Егорка и все за ним записывает, аркан немцу на шею накинул и сильненькое письмо унес, с рецептом зелья, дабы Кота опоить маун-травой, дабы Кот бешеной присмирел до самыя смерти, а мыши бы в пляс пошли.

— Такое письмо сильненькое, что рта разинуть боязно! Ни про кого другого, про самого Хозяина!

И кабак тот под государевым орлом — недалече от Монсова дворца на Мье-реке, при самом Адмиралтействе с золотым корабликом. Балакирев справлял там адмиральский час среди питерсбурхской швали. Балакал и балагурил. И всякие пропойцы тянулись к его столу слушать, какие такие амурные дела там, наверху, и какие все там подобрались воры и мздоимцы.

В ту весну двадцать четвертого государь с государыней и Двор на Москве проживали, и молодцеватый шут служил вестником тайной любви.

7 мая государь Петр Алексеевич в древнем Кремле сам возложил императорскую корону на латгальскую девку Марту Скавронскую. О, Семирамида Вавилонская, всех героинь древности затмившая славой, о, многих мужей жена невенчанная! Какие чудеса Фортуна являет!

(Изведя сына, законного наследника, немку короновал свою, на Монсово счастье. Старый дурак истинно вышел сам.)

Были привенчаны и обе царские внебрачные дочери, Анна и Лизавета.

Что за пиры были, в ночном небе огненные вензеля, колеса, ракеты, римские свечи! Народ поили от казны полпивом и водкою, а медные деньги бросали сверху в толпу, для потехи.

Виллиму Ивановичу на радостях от щедрот государыни императрицы пожаловано камергерство за усердные труды при ея самодержавной милости. На златообрезной французской бумаге Егор Столетов выписывал лучшим почерком патент, хоть заутра на подпись Отцу Отечества подавай, двуглавым орлом припечатай.

Амуровы стрелы златые!

Весна в разгаре, счастье взаимности. В селе Покровском в ночных садах соловьи сладостно кличут любезных. В селе Преображенском нежная, как дым, кудрявится зелень в виноградах.

На Москве старый, еще от Иоанна Грозного, кабак на Балчуге под елкой. И там дивились, каким великим людям служит шут Балакирев.

— А я в великом кредите у Монса: як хоцу так и скоцу. А письма нужные вожу от известной особы из Преображенского в Покровское Виллиму Ивановичу и стал опасен: не попасть бы как кур во щи.

Люди московские крутили головами не без сумнения. Кто-то спросил:

— Для чего Монс так долго не женится?

— Ежели Монс женится, то свой великий кредит потеряет.

Однако вскоре от тех пьяных шутовских речей явился донос в Тайную канцелярию, ябеда от некоторых русских дворцовых людей, бывших на Москве и в Санкт-Питерсбурхе. Многие точили зубы на наглое семейство Монсов. Завидовали и его маленькому секретарю — Егор Столетов гордил с низшими, будто сам дворянчик слеплен был из порцелинной белой глины, а не из персти земной, как прочие смертные.

Когда государь ненадолго оставил супругу, отъехав смотреть железные заводы, в уютный царский домик в Преображенской слободе пожаловал незваный гость.

— Здорово, мать! — свойски сказал государыне Катерине человек лисьего вида, в пышном парике каскадом, с брюзгливо оттопыренной нижней губой. Старинный знакомец, ближе некуда тож. Оладейник, пирожник московский, светлейший князь Римской империи.

Людей просил услать всех. Царица из своих ручек потчевала Александра Данилыча кофеем.