Кольцевая дорога - страница 28

— Только пусть она не будет такой, как моя… — вздохнул Долгановский. — Да и твоя не слаще: война за плечами.

— Так-то оно так… — Сергин помолчал. — А Павлихин ваш действительно выделяется. Может, потому, что городской. Сельские ребята наивнее, простодушнее. Они больше смотрят не под ноги себе, а вверх, вдаль и потому спотыкаются чаще. Но такие, как Божков, уравновешивают других, типа Павлихина. И это, думается, хорошо.

— Тут я согласен. Целиком и полностью, — поддержал Долгановский рассуждения Сергина и спросил: — Ты, Виктор Петрович, видно, неплохо в школе учился.

— Не совсем так, — усмехнулся Сергин. — Долго считался даже трудным подростком. Неподдающимся. Всех не перечислить, кто поучал и воспитывал меня. И вот как-то девочка из нашего класса подарила мне на день рождения две книжки стихотворений: Пушкина и Лермонтова. Притом с условием, что одну из них я выучу наизусть: «Неужели не сможешь? Я и то выучила». А надо сказать, что с этой девчонкой каждому из нас хотелось дружить. Красивая, стройная. Но чертовка только смеялась и убегала. И вот я подумал: попробую выучить. Носил книжку за поясом под рубашкой и где оставался один, там и читал. Ты веришь, Евгений Григорьевич, какой-то теплый, очищающий дождь проливался на мою душу. Над некоторыми стихами я даже плакал, словно ребенок. Ты только вдумайся, как хорошо сказано: «Но я люблю — за что, не знаю сам — ее степей холодное молчанье, ее лесов безбрежных колыханье, разливы рек ее, подобные морям»!

— И ты, Виктор Петрович, все стихи Лермонтова выучил? — с интересом спросил Долгановский, привычно пощипывая бородку.

— Кончилось тем, что они сделались для меня как бы молитвой. Ложась спать, я непременно читал их: «Скажи мне, ветка Палестины: где ты росла, где ты цвела? Каких холмов, какой долины ты украшением была?» И вот я думаю, что оказалось не под силу множеству людей, взявшихся за мое воспитание, сделала одна девчонка, один человек, заставивший меня полюбить стихи. Это же надо сказать полтораста лет назад: «Спит земля в сияньи голубом»! Ведь только от Гагарина мы узнали, что земля сверху выглядит и в самом деле голубой. Но поэт в космосе не был!

— Да ты, Виктор Петрович, даже взволновал меня! Почаще бы нам выбираться в командировку.

— Так что, Евгений Григорьевич, ты приглядись к ребятам получше, — продолжал Сергин, не обращая внимания на реплику завуча. — Кроме штукатурного дела, наверняка многие из них знают и любят поэзию. А может, в ком-то и поэт скрыт. Кое-кто из них стыдится этого чувства, боясь быть осмеянным, как я. Потом же отбросил ложный стыд и ушел от дурной компании.

К пристани медленно подходил паром, а на другом берегу уже ждал автобус.

— Ну, а девчонка эта, случайно, не Раиса Михайловна? — поинтересовался, входя на паром, Долгановский.

— Нет. Раису Михайловну я встретил позже, после фронта. А та погибла в тылу врага, была разведчицей. Жизнь каждому определяет свою кольцевую дорогу, с которой потом не сойти до конца дней.

В автобусе места им достались разные. И оба ехали, каждый наедине со своими мыслями.

Выражение «кольцевая дорога» Сергин припомнил после вечерних прогулок. В старом сквере, недалеко от дома, он гулял по совету врачей: все чаще давало знать себя больное сердце. Маршрут был до мелочей известен и вымерен. Три круга составляли ровно тысячу восемьсот метров. На пути он знал каждое дерево, помнил ветки, нависавшие по сторонам тропы. Это теперь была его собственная кольцевая дорога — директора ПТУ Сергина Виктора Петровича…

Пэтэушники были довольны, как бывают довольны люди, рядом с которыми по соседству речка и большой деревянный клуб, в котором хочешь смотри в летний вечер кино, хочешь танцуй, а хочешь броди, разглядывай с поселковой горушки вечернее небо, на котором с мучительной четкостью светили звезды и углевым жаром струился, неукротимо тек Млечный Путь.

Каждый находил себе по душе занятие. К концу вечера в клуб заявлялись обычно те, кто не был ни в кино, ни на танцах. Карманы запоздалых гуляк оттопыривались от яблок, рубашки отвисали. Глаза у «добытчиков» озорно блестели и румянились лица.