Колесо над пропастью - страница 5
Лев Толстой… Впервые о нем Никушор услышал еще на старой квартире. Как-то вечером отец долго о чем-то рассказывал маме. Никушор прислушался.
Жили они тогда в одной комнатушке, и Никушор спал за японской ширмой. Это было, пожалуй, самое счастливое время в их жизни! Тесно, трудно, но зато все вместе.
Отец «познакомился» с Толстым на рынке. Это был голодный кишиневский базар послевоенной поры, где за полупустыми прилавками, простирая руки, словно грея их над невысокими горками желтой кукурузной муки, стояли унылые продавцы, где из-под полы продавали сахарин, где бесконечно толклась толпа на булыжной, в ржавых лужах, мостовой, что-то высматривая, к чему-то прислушиваясь, что-то мучительно соображая.
И вот там, роясь в старых, пыльных книгах на земле у кого-то под ногами, рядом с граммофоном он увидал старую серую книжку. Стряхнул пыль, стал листать. Л.Н. Толстой. «Севастопольские рассказы».
Кто-то больно наступал на ноги, его толкали, переставляли с места на место как манекен, а он стоял, не в силах оторваться от серых страниц с желтыми кругами, оставленными чьей-то неразборчивой чашкой.
Отец увидел в этой книге отважных людей, ему открылся какой-то особый мир: бесстрашия, мужества, подвига, долга, наконец — величия русского человека!
«Верните книгу, — сухонький старичок с белой профессорской бородкой тянул из рук «Севастопольские рассказы».
Отец унес с «толчка» свою находку и не один день потом медленно читал рассказы, лежа на кровати под сумрачным «фонарем» — окном в потолке, в котором проплывали, клубясь, как его мысли, бесконечные облака…
В душе Никушор был благодарен отцу за тот тихий ночной рассказ. Но в то же время его не покидала обида: отец всё всегда рассказывал только маме, словно его не существовало на свете.
Почему? Никаких секретов в его рассказах не было. Зачем же шептаться? Зачем отсылать в постель? Ему тоже хотелось послушать. И может, даже вставить свое слово, а то и два… Ну и что?
А как хотелось увидеть лицо отца, словно бы освещенное тем далеким зеленоватым светом луны, в «фонаре» его холостяцкой квартиры и глаза мамы, яркие от восхищения!
Никушор нисколько не сомневался — мама была восхищена рассказом отца. Но он, выполняя приказ, послушно лежал, притворяясь спящим. Ладно, секретничайте. Будет и он когда-нибудь взрослым!
Впрочем, по глубокому убеждению Никушора, человек никогда до конца не становится взрослым. Просто не успевает. Да, он носит бороду, смешные, как у таракана, усы, да, на его беспокойной старой голове ветер треплет клочья белой метели, да, его глаза наполняются к концу жизни какой-то мудрой мыслью…
Но мир так велик, так широк, так загадочен, и так много нужно еще узнать!
Нет, человек не успевает за свой короткий срок стать по-настоящему взрослым! А усы он носит затем, чтобы убедить кого-то: «Вот, мол, какой я стал серьезный, вот какой важный». Надевает нелепую шляпу с полями, цепляет на нос очки в золотой оправе и начинает поучать тех, кто еще просто не успел, как он, нахлобучить на голову нелепую шляпу и отрастить тараканьи усы…
Наутро в детской библиотеке Никушор читал Толстого. Он стал жадно искать сведения о его пребывании в Кишиневе. Это было увлекательнейшее занятие. Он рылся в газетах, журналах, книгах. Шутка сказать, по этим самым улицам в сентябре — октябре 1854 года ходил великий писатель!
Кишинев той поры понравился Толстому. Он находил его даже красивым — с артезианским колодцем-«фонтаном», широкой Александровской улицей, тенистым городским садом, хотя на окраинах — он видел — в загадочной путани переулков, как рыбы в сетях, бились скотобойни, шерстомойки, мыловарни и салотопни.
Артиллерийский подпоручик Лев Толстой был молод и полон идей. Он задумал здесь, под этим южным солнцем, создать «общество для содействия просвещению и образованию среди войск». Правда, из этой затеи, читал Никушор, ничего не вышло. Жаль!
В Кишиневе на Золотой улице писатель мечтал издавать «Солдатский вестник» или «Военный листок», разработал даже проект издания, написал для него рассказ «Как умирают русские солдаты…». Но царь не дал согласия на открытие журнала…