Колька и Наташа - страница 7

— Но-но, милая, расторопная. В театр… — понукал он. — В театр… — В голосе его звучала радость. Сани, поскрипывая, тронулись.

Остров окликнул ездового.

— Послушайте, почему вы так обрадовались Острову?

Ездовой придержал лошадь.

— Э-э, мил человек, живешь ты в городе и, глядя по шинельке и сапогам, — военный, а ничего не понимаешь. Значит, необстрелянный, а то бы знал. Его весь народ Северного Кавказа знает. Там его, брат, все… Да ты поди-ка поближе, поди-ка, что я тебе расскажу.

Остров и Колька приблизились. Ездовой, полный важности, пристально, испытующе посмотрел на Острова.

— Трогай, Степаныч! — послышался приглушенный голос красноармейца.

— Да сейчас. Погоди, Гриша, дело есть небольшое. Можно сказать, агитатором впервой в жизни выступать требуется. Так вот, мил человек, — продолжал он душевно, — на большую агитацию не питай надежды, торопимся, занят, сам видишь. А все ж таки скажу тебе прямо: кто в наступлении впереди эскадрона? Он! Или возьми хоть разведку. К примеру, такой случай… да стой ты, — обозлился он на лошаденку, переступавшую с ноги на ногу, — стой, говорят тебе… Так вот, возьмем хоть случай с ширванским полком. Ширванцы — это значит, белые. Заняли они населенный пункт. Ну, в общем, чтобы недолго рассказывать… потребовала обстановка разведать силы противника. Переоделся Остров мужичонкой, в лапти и прочее — и к ним, в волчьи норы-то. Видал? То-то!.. Значит, вроде свой, местный житель. И давай с солдатами то да се, а сам все примечает и на ус наматывает.

— Степаныч, слухай, Степаныч, — донесся нетерпеливый глуховатый голос, — бросай брехать, поехали.

— Гришуха, дай договорить. Да фу ты, сбился. Так вот… один прыщавый унтер подвыпил и пошел разводить: «Мы, мол, оплот России и с божьей помощью всех красных на капусту». А он, значит, и говорит ему в ответ: «Силенок многовато потребуется». А тот: «Да ты знаешь, сколько у нас сабель, штыков да пушек?!» С пьяных глаз и проболтался. Вона как! — Ездовой, испытывая большое удовольствие от собственного рассказа, радостно рассмеялся. — Потом, значит, с солдатами запросто погуторил. И что ты думаешь? Попробуй отгадай-ка — не додумаешься. Четыреста солдат с ружьями да с «Максимами» привел, как пастух стадо.

Ездовой торжествующе умолк.

Остров, слушая, вспомнил, что он действительно ходил в разведку, переодевшись крестьянином, встречался с белыми солдатами, но с ним никто не перебежал. Лишь через несколько дней специально подготовленная группа агитаторов, засланная к ширванцам, привела с собой белых солдат.

А ездовой, принимая молчание Острова за крайнее удивление, сказал:

— Так-то, мил человек, — и, помолчав, попросил еще на одну закрутку. — Встретимся, отдам, — пообещал он.

Кисет у Острова оказался пустым.

— Ну, ничего, ничего, — успокоил его ездовой, стараясь скрыть свое огорчение. — Табачок и все прочее будет. Подлечимся чуток, отдохнем и айда на белых.

— Степаныч… Степаныч!..

— Едем, едем, Гришок! Бувайте! — махнул он рукой Острову и Кольке. Сани тронулись.

Андрей Иванович и мальчик пошли к автомобилю.

Уже поздним вечером Остров и Колька въехали во двор ревкома.

Горели костры, освещая красным пламенем людей, заиндевевшие морды лошадей. У склада крепкий старик с длинными пушистыми усами неторопливо, по-хозяйски распоряжался разгрузкой санного обоза, то и дело поучая паренька:

— Санька сало не растеряй… Санька легче с мучкой.

Санька встряхивал чубом, но ничего не отвечал.

Увидев Острова, старик обрадовался, степенно расправил усы, откашлялся и с гордостью пробасил:

— Здравия желаем, товарищ Остров. С подарками приехали. Поглядите, что народ прислал для Красной Армии… Теплая одежда, белье, варежки, мука, сальце… Он наклонился и шепотом добавил: — Новости привез, Андрей Иванович. Кулачье снова голову поднимает.

— Спасибо, Сергеевич, за заботу о Красной Армии. Большое спасибо передайте односельчанам! Заходите попозже, расскажите обо всем.

— Добро… Мука-то какая — пшеничная и сало выдержанное, доброе сало, — опять громко заговорил старик.

Хорошо! Очень хорошо! Все это пойдет для госпиталей… Николай, — позвал Остров мальчика, стоявшего у дальних саней, — идем.